Мудриченко О. М.

О ПЬЕСЕ Е. Л. ШВАРЦА «ДРАКОН»

Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения

 Форма доклада «О пьесе Е. Л. Шварца «Дракон». Лекция-беседа». Цели  лекции-беседы – образовательные и воспитательные. Образовательные: познакомить студентов с творчеством драматурга Е. Л. Шварца через лекцию-беседу о пьесe «Дракон», её художественных особенностях, её языке. Воспитательные: развитие аналитического восприятия прочитанного студентами; выявление и развитие нравственных убеждений студентов.

Поскольку по форме доклад – лекция-беседа, это позволит на занятии совершенствовать навыки монологической и диалогической речи студентов; поэтому в тексте доклада и присутствует такая структура, как «ВОПРОСЫ».

Ключевые слова: сказка, притча, Личность, любовь, мистификация, ассоциативный подтекст

The targets of the lecture are educational: to let the students know about the play «The Dragon» by E.L.Shvarc, its artistic special features and language; to develop analytical perception; discovery and development of moral convictions.

As the form of the lecture is lecture-discussion in the text can be founded the special  structure – «the question».

The main words: tale, parable, personality, love, mystification, analytical underlying idea

Прежде чем разговор пойдёт непосредственно о пьесе предлагается вспомнить научную классификацию СКАЗКИ. Например, В.Я. Проппа  или Э. В. Померанцевой -

ВОПРОС: Необходимо ли нам знать жанровую классификацию сказок при изучении творчества Шварца?

И. Березарк в одной из статей о Е. Шварце отмечал: « Драматическая сказка для взрослых – таких в богатой русской драматургии почти не было» [4. С.476]. Мнение Е. Исаевой: «Шварц приближается к поэтике современной европейской драмы, делая это в совершенно своеобразной манере». И особо подчёркивает, что в этом не было налёта провинциализма [8.С.15] .

Теперь – о пьесе «Дракон»– лучшей, по мнению К. Чуковского, пьесе Шварца. «… сталинская эпоха породила страх перед реальностью, перед попыткой её познания и понимания. Не случайно в «Драконе» звучит мотив слепоты – настоящей или мнимой, странной или искренне внушенной себе, той особой духовной слепоты, когда видят лишь то, что видеть хочется. Возникало искусство кривых зеркал, которое искусством быть уже не может» [8.С. 12].

Запись в дневнике Е. Шварца от 15 декабря 1944г.: «…запрещение или полузапрещение моей пьесы, в сущности, меня не слишком задело. Её смотрели и хвалили, так что нет у меня ощущения погибшей работы…»[1. С.16]

В 2006г. А. Герман, хорошо знавший Е. Шварца, написал: «Я до сих пор в толк не возьму, как он уцелел после «Дракона». Единственное разумное объяснение – люди боялись поверить глазам своим и ушам, боялись даже внутри себя заподозрить, что человек мог написать пьесу ПРО ЭТО» [6. С.11].

«Сатанинское начало… (гениально найден сказочный образ дракона) преломляется вширь «акакий акакиевичей вселенной» (как остроумно определила «маленьких людей» века Нина Берберова). В таком наложении – нерв этой удивительной пьесы. Долгое время в «Драконе» главное внимание склонны были уделять самому Дракону…В большой степени драматурга занимали «акакии акакиевичи». Это очень заметно по черновым вариантам пьесы, где второе действие начинается в уютном кабачке «Слава дракону» и где обитатели…города выписаны очень подробно. И не сила Драконов, а их…внутреннее рабство позволяют ему царить – этому, как и всем прочим. Победить чудовище – не самая сложная задача из тех, что стоят перед героем. Перед ним дело потрудней: «В каждом из них предстоит убить дракона». «Суть размышлений художника…звучит так: возможно ли сохранить человечность, осознавая глубокое несовершенство человека. Садовник в «Драконе» подсказывает по-шварцевски  ироничную формулу: « Но будьте…» [8. С.14].

До «Дракона» появилась «Тень» (1940). Она не вызывала прямолинейных ассоциаций со страшными событиями в мире, но всё же в то время было важно увидеть и сказать, что «жизнь поднимает голову». В 1943г. Шварц снова возвращается к этой мысли в пьесе «Дракон». Но точно ли к этой?

Внимание драматурга в «Драконе», как мы понимаем сейчас,  сосредоточивается на другом. Действие пьесы происходит в сказочной стране, имена героев – не русские, следовательно, и читатель/зритель может воспринимать текст независимо от временной обусловленности или от своей национальной принадлежности. Шварц всматривается в самую природу обывательского приспособленчества и соглашательства. О людях с такой природой, искалеченных и обездушенных, о возможности их спасения и написана пьеса – попытка «научить людей быть людьми, а не «колесиками и винтиками какой бы то ни было системы» [10.С. 350].

В своём докладе режиссёр Н.П.Акимов так представил коллегам пьесу «Дракон»: « Я думаю, что Шварц  войдёт в классику литературы… Но приспосабливать классику к мелким явлениям «сегодня» – не крупно. Я предлагаю… ставить «Дракона» – о человеческом достоинстве. Те мысли, которые рассыпаны в пьесе, должны быть адресованы всем…» [3.С.178].

А по выражению Е. С. Калмановского, в этой пьесе «всеобъемлющая система мистифицированной реальности… в ней предусмотрено всё: от обязательного чувства до места каждой вещи – и всё извращено» [9.С.84]. Например, простой таз объявляется шлемом, поднос – щитом. Но, возможно, над этим можно было бы посмеяться, если бы «мистифицированная жизнь идеологически и нравственно основательнейшим образом не была «осознана» и не подпиралась бы «хитрой системой самовнушения» [9.С.84].

 «Бедный дракон!» - жалеет его горожанка. Но кто же этот дракон, которого так жалеют? Когда он впервые появляется на сцене, кажется, что он просто выдумка для запугивания людей. «…пожилой, но крепкий, моложавый, белобрысый человек... Волосы ежиком. Он широко улыбается…»  Но затем мы понимаем, что это не так. Он существует и существует не в качестве символа зла, а как реальность, сказочная, чудовищная, но реальность. У Дракона три человеческих облика. Все они - произвольны. Между собой не соотносимы. Но ведь такова и жизнь, которой живёт и он сам, и, главное, его окружающие. Она отливает чудовищным по произвольности и прихотливости троемыслием всего, что в ней делается. Например, у Эльзы – три подруги…Естественное и ложное идут здесь по жизни рука об руку: «жизнь мистифицируется ежечасно, и всё…выходит настолько сложно, что эту жизнь легко принять за реальную, за настоящую. Даже труднее не принимать её за такую, чем принять» [9.С.86].Собственная «паутина» плотно обвязывает не только тело, но и душу. Но это уже не мешает, например, ни Генриху, ни Бургомистру, так как преобладает чувство привычности, законности того, что совершается кругом.

Таким образом, Шварц видит определённую опору для искажения жизни и в самой природе человека, в его способности «терять» самого себя, морально уничтожаться как личность.

Дракон: Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдёшь. Моя работа. Я их   кроил…Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души…

Страшные слова, страшные эпитеты… «А душу разорвёшь - станешь послушней и только». О чём эти слова? Да об этом самом – о способности человека поддаваться мистификации, искренне верить, что так надо. Знакомая и очень актуальная ситуация, так как многие из окружающих нас не затрудняют себя работой ума. А ведь за первоначальной простой пассивностью идёт не только покорность, а, как мы уже убедились на примере собственной истории, – сознание соучастия в ложном ходе событий. И тут, к сожалению, возможен лишь один вариант выхода из ситуации – стремление к деятельному очищению.

Но есть и такие, кто принимали и принимают мистифицированную реальность, признают её законность, и хотя они сами проникаются презрением к такому своему бытию (по мнению литературоведов, это герои «Мнимых величин» Нарокова) все продолжают культивировать веру в одну лишь физическую силу человека (герои А.Солженицына).Тем более что «человека легче впутать в систему мистификаций, так сказать на более массовом уровне. Очевидно, ещё и потому Шварц так внимателен к простейшей клеточке человеческого бытия – к отношению одного человека с другим, к отношениям двух людей между собой» [9.С.87].  

Но как же всё-таки нам различать настоящее и ложное в нашей жизни? Где у нас демагогия, а где искреннее желание объяснить, понять? Вот тут-то нам может помочь мысль Е.Шварца: всё это надо искать, начиная с частных, легко исследуемых сфер отношений отдельных людей. Только так можно прийти к отношению надёжности и прочности не только в нашем быте, но и бытии.

Что же имеет в виду Шварц под частной, легко исследуемой сферой человеческих отношений?  ВОПРОС: Как вы думаете?

Любовь! Да, у Шварца неизменно замечаем особую эмоциональность при рассказе о любви: «Что враги сделают нам, пока наши сердца горячи?» И хотя эти слова принадлежат лишь сказочному герою, разве можно их воспринимать как героическую словесную формулу? Разве жизнь не доказывает, что вера в людей, в любовь к ним и их ответная вера, пронесённая через сомнения и страдания, побеждает! Как все его лучшие герои, Шварц верит: человек не только «найдёт»,  но и «не потеряет самого себя». Так «широко и остро осознанные противоречия… совремённой эпохи заставляют Шварца выдвигать темы сохранения… человечности в человеке, сохраняя творческие способности, наконец, вообще своей личности, самого себя» [9. С. 149].

У Шварца свой тип освоения жизни. Многие выделяют, что «подлинная современность шварцевских пьес «залегает» на более глубинных уровнях произведения. «Отказавшись от прямого воспроизведения современности, Шварц вышел к пониманию её важнейших тенденций, важнейших проблем, глубинных противоречий, к постижению противоборства важнейших идей времени, к выявлению универсальных коллизий своей эпохи» [11. С. 6].

И всё это через единичного, да к тому же «сказочного» Человека!

Но вернёмся к пьесе «Дракон». Ланцелоту, чтобы победить Дракона, просто необходима любовь Эльзы. Ещё не видя и не зная её, он говорит: «Хоть бы она мне понравилась …» Ланцелот– дракон «разведал» – профессиональный герой. Его жизнь – это сражение за людей, защита обиженных и наказание обидчиков за искалеченные судьбы людей, поневоле принявших нечестные правила «игры» и уверовавших в фатальность своего трагического исхода. «Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного». Эти слова архивариуса Шарлеманя, человека разумного и по роду своей профессии много знающего. Что же говорить о других?

Но Ланцелот не может согласиться с такой точкой зрения: «… Мы вмешиваемся в чужие дела. Мы помогаем тем, кому необходимо помочь. И уничтожаем тех, кого необходимо уничтожить». Ланцелот уверен в своей Победе, может быть, не очень скорой, но Победе.

Первая сцена пьесы. Ланцелот ещё не видел горожан, не знает обстоятельств, не знает обстановку в городе, не видел Дракона. Он весел, смеется, шутит – и это юмор уверенного в себе человека. А у нас уже появляется трагическое предчувствие Непоправимого. Ланцелот же деловито выясняет у Кота, насколько соответствует Дракон этого города своему обычному стереотипу - сказочному  образу. И вот, казалось бы, полная информация получена. Эльза понравилась. И теперь дело за малым: знакомство с Драконом и бой с ним.

Дракон, как он сам себя характеризует, - дух, дитя войны и разрушения: «…Я – сын войны. Война – это я…». Но ведёт себя он в городе очень тихо. Видимых страшных дел нет, поэтому к нему привыкли, да ещё считают его добрым: он спас город от холеры – своим дыханием вскипятил воду в озере. Его также считают великим воином, т.к. он «убивал всех своих противников». Да и кроме привычки, многие в этом городе имеют тепленькое местечко за счёт Дракона, т.е. просто хотят жить в своё удовольствие, достигая его любой ценой, а в данном случае – ценой собственной Души, Совести…

Вот эти-то люди и предают Ланцелота, но  не потому, что ненавидят его, нет. Очень уж было спокойно им при Драконе. Они и не чувствуют своего рабства: иллюзия свободы стала реальностью. «Уезжайте прочь от нас! Скорее! Сегодня же!» - кричат они по указке Бургомистра, а потом травят Ланцелота собаками. И даже семью Шарлеманя уже считают ужасной, т.к. архивариус принял в свой дом чужого, чем испортил настроение Дракону: «После того как вы подружились с этим чужаком, мы с вами говорим на разных языках».

Вот   оказывается  то,   чем   страшен   Дракон!   Вот   чем измеряется его разрушительная сила!  Вопрос: чем же он страшен?

Да, «он оставил в людях часть себя, посеял в них боязнь друг друга» [9. С.84]. Вот так! Полное определение состояния умов всех жителей города. «Дракон у Шварца…воплощение некоего представления, внедренного в сознание и житейскую практику обыкновенного, нормального человека, - представления об истории как о непререкаемо фатальной, отчуждённой от человека силе, которая требует от него постоянных жертв»[11.С.12].

Дракон для большинства горожан не только их правитель, но и своего рода Хранитель, Покровитель, ведь «единственный способ избавиться от Дракона – это иметь своего собственного». Что, кстати, и сейчас делают наши сограждане.

Но помимо людей успокоенных, убеждённых в своей мнимой свободе, в городе живут и откровенные подлецы вроде Бургомистра и его сына Генриха. Они не просто подчинились подлости. Они не ошибались и даже не обманывались в своей наивной вере в неизбежности подобного. Нет, изучив «правила» подобной игры, становились верными слугами, чтобы выждать момент и самим оказаться наверху. Вспомним, как Генрих разговаривает с отцом накануне битвы… «карьерочку делает». А Бургомистр? Не верит и никогда не верил он в существование исторической предопределенности. Но действует от её имени, утверждая в сознании людей страх. Сам же он – как бы в стороне, да при этом ещё не лишает себя удовольствия помечтать о гибели Дракона. Вообще у Шварца «есть умение показать ту сферу, в которой эти люди «не глупы по-своему». Без этого его сатира не была бы такой достоверной психологически, такой социально-обобщённой» [12.С. 103].

«Ситуация Дракона» убивает в человеке чувство собственного достоинства, освобождает его от чувства ответственности за свои поступки, развязывает руки тем, кто стремится к самоутверждению любой ценой.

Ланцелот всё это прекрасно понимает, поэтому-то и не выслушивает оправдания Генриха: « …я лично ни в чём не виноват. Меня так учили» Ланцелот, который строго, но внимательно выслушивает горожан, очень грубо обрывает Генриха: «Всех учили. Но зачем ты оказался первым учеником, скотина такая?» Да, Генрих не торопился к власти - он учился у Дракона. Он понимал, что кто-либо одержит победу над «стариком дракошей», и вот тут-то придёт его время: он высоко взберется по спинам послушных его воле горожан, т.к. эти люди, позволив превратить себя в покорных, благонамеренных мещан, создали прекрасные условия для стремительного роста таких циничных «хозяйчиков», «вожаков», каким мечтал стать Генрих.

Эти люди и подобные им – «чудовища». Но помимо таких Генрихов в городе всё-таки есть и порядочные люди. Чудо, что они вообще остались. Но «любые чудеса» совершаются в сказках Шварца ещё  потому, что они не что иное, как естественные человеческие поступки, которые тем необходимее и  тем прекраснее, чем добрее и мужественнее совершающие их люди» [11. С.6]. Для Ланцелота за одну ночь приготовили ковёр-самолёт, подарили шапку-невидимку. Угрюмый бородач принёс меч и копьё:  «На. Всю ночь ковали. Ни пуха тебе ни пера». Он суров и немногословен, зато – Друг. А музыкальных дел мастер: «…сотни лет ждали, Дракон сделал нас тихими, и мы ждали тихо-тихо. И вот дождались. Убейте его и отпустите нас на свободу. Верно я говорю?»

И вот решающее сражение. Дракон побеждён. Справедливость торжествует? Нет, оказывается до конца «пьесы» ещё далеко… «Поединок» двух разных исторических концепций: фатальной и той, по которой Личность берёт на себя ответственность за состояние мира, не окончен. Да, Дракон побеждён физически, но почему Бургомистр, преданный слуга и помощник Дракона, не просто спокоен, он радостно возбуждён – власть теперь в его руках. А Ланцелот умирает: «…они потихоньку-потихоньку приходят в себя. Души у них распрямляются…» Вот так! Не верит Ланцелот в последние слова Дракона: «Меня утешает, что я оставляю тебе прожжённые души, дырявые души, мёртвые души…» Не может поверить в это Ланцелот – Личность, которая всегда принимает на себя «вину» за всё, который видит смысл своей жизни в том, чтобы олицетворять, очеловечивать, преображать миф о Добре и Любви, делать его реальностью. Победа обернулась поражением?! Да, Дракон умер! Да здравствует Дракон!

И всё-таки последние слова Ланцелота обращены к закрытым окнам: «…Это можно – не обижать вдов и сирот…Жалейте друг друга. Жалейте – и вы будете счастливы! …это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле. Вот и всё. А я ухожу. Прощайте».

Омерзительная клевета Дракона на людей не убивает Веру Ланцелота. Но реальность – горькая  постыдная правда Дракона, Бургомистра, Генриха – одержала верх. Ведь уже давно всё –привычка. Потому-то так легко и объявил себя Бургомистр  победителем Дракона / одно только страшит Бургомистра: а вдруг Ланцелот жив? Да и то это его беспокоит не всё время: «Ну и шут с ним».

Но хотя судьбы людей не изменились, мы всё-таки смело можем добавить слово «пока». Пока не изменились… За внешней устойчивостью привычного быта видно, как «героическое самостояние» Личности, т.е. «Ланцелота, оказывается заразительным: оно пробуждает  чувство собственного достоинства в Шарлемане и Эльзе» [11. с.14].

И читателям и зрителям, всё это даёт надежду на то, что « вера в творящую силу человеческого духа поможет «убить дракона»  - освободить людей от страха и пассивности, сделать их способными противостоять злу» [11.С.14].

Помогает нам в этой вере и появление Ланцелота. Он жив. Но он уже не прежний Ланцелот. Облик традиционного бесхитростного сказочного героя, умеющего бороться с врагами только тогда, когда он видит их лицо в лицо, изменился. Герой стал резче, суровее, легковерие исчезает, хотя одновременно он стал и более добрым, терпеливым; но доброта его стала как бы глубже  крепче, т.к. прошла тяжелейшие испытания: бой, «смерть», а теперь вот он месяц как вернулся, ходил по городу в шапке невидимке: «…Страшную жизнь увидел я. Читать было тяжело, а своими глазами увидеть – ещё хуже».

Да, все прежние битвы и сражения кажутся пустяком, по сравнению с тем прозрением, которое наступило после битвы с Драконом. Но Ланцелот воспрял духом. Теперь он не обольщается насчёт своих быстрых успехов: «Работа предстоит мелкая…В каждом из них придётся убить дракона». Он осознает, что «придётся повозиться». Понимают это и  люди.

Последние слова Ланцелота в пьесе: «…Я люблю всех вас … Иначе чего бы ради я стал возиться с вами…И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!». Вот и вышло, что Ланцелот был прав в своей такой наивной вначале убеждённости в счастливом исходе. И мы были правы, когда возмущались циничными словами Бургомистра о людях, изувеченных Драконом. И были бы правы даже тогда, если бы пьеса не окончилась так хорошо. Трагическая гибель снимается в пьесе чудесным воскрешением. Подобные сложные отношения: поражение и победа в борьбе со злом - отражают реальную диалектику нашей жизни; поражение – победа, смерть – воскрешение становятся для нас символами.

В сказках взрослых больше привлекает словесная игра, философский подтекст, «вложенная в них идея» /выражение Андерсена/.К тому же сказка, как особый вид литературного произведения, не так упрощает явления жизни, как это происходит в других жанрах. «Правдоподобием не связан, а правды больше», - писал Е. Шварц в 1942г.

В театральной сказке, чтобы охарактеризовать её жанр, обычно обязательно должно быть органическое соединение реального и условно-фантастического, обыкновенного и чудесного, злободневного и вечного.

В целом сохраняя жанровые особенности театральной сказки, Шварц существенно расширил границы жанра. Его сказки очень похожи на притчи.

*Вопрос: Что такое притча?

В сказках Шварца используется и принцип параболы: повествование удаляется от современного автору мира, иногда вообще от конкретного времени, конкретной обстановки, а затем, двигаясь по кривой, снова возвращается к оставленному предмету и даёт его философски-эстетическое осмысление и оценку; в «надвременном» содержится характеристика современности, а частный факт передаёт комплекс общественных противоречий и отношение автора к ним.

Эта близость, похожесть пьес Шварца на притчу проявляется и в условно-экспериментальном характере обстоятельств, и в замкнутости сюжетно-фабульных конструкций, и в концентрации действия в пространстве и времени,  в отсутствии бытовой конкретики, а особенно – в присутствии лирического начала, которое выражается через введение в число действующих лиц героя, близкого автору. В «Драконе» это Ланцелот – человек с активной и независимой духовной жизнью.

Но сказка остается только сказкою… Е. Л. Шварца же всегда волновали и жизнь, и люди именно его времени. Чтобы рассмотреть и понять их остро и точно, сказка, как раз,  - прекрасный путь. Ведь как говорил сам Е. Шварц: сказка «рассматривается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь».

Но сказать то, что думаешь, можно по-разному. В сказках Шварца текст, т.е. диалоги и монологи героев и «подтекст» равноправны. И чтобы доказать это, надо обратить внимание на языковые средства пьесы-сказки.

Текст сказки вообще предполагает обращение к самому слову, направлен на наше с вами восприятие слов во всем богатстве их языковых связей и семантических возможностей.

Языку сказок присуще, например, обилие качественных слов, слов-определений. Причём они часто обращены к самим говорящим, т.е. служат автохарактеристиками. Ланцелот о себе: «Мы внимательные, лёгкие люди… я не только лёгок как пушинка, а ещё упрям как осёл». Ланцелот не знает Эльзы, но видит, что у неё «милый, просторный дом», а кот говорит, что у Эльзы, «славной, тихой, милой»  «такие мягкие лапки». Правда и Дракон замечает, что у Эльзы «тёплая лапка». Возникает параллель: кот – дракон, зверь – зверь.

В «Драконе», как в ранних пьесах, Шварц не сталкивал слова семантически и стилистически далёкие друг от друга. Процесс обдумывания, переливы и оттенки человеческой мысли передаются совсем простыми словами. Первый диалог с Котом. Что здесь особенного? На первый взгляд – ничего. Обыкновенный чисто информативный разговор: кто – что? сколько? где? Но в нём есть и юмор, и ирония, хотя, по сравнению с другими сказками, он здесь более рационалистичен и интеллектуален, здесь иррациональность вошла в связь с мыслью, поэтому юмор, ирония  «ушли» в подтекст.

Вот ирония проскальзывает в первой реплике Ланцелота: «Как хорошо, что я честный человек…» Далее в разговоре с Котом о Драконе: «Серьёзно? И острые у него когти?» Всю информацию  кота о Драконе Ланцелот воспринимает иронично: «Он совершенно обнаглел?  …Он объедает вас! …Да другие-то, по-моему, все давно перебиты». И Дракону: «Вы боитесь меня?»

А любимое словечко Ланцелота «прелестно!»?  Тон может быть разный, но ироническая интонация слышится отчётливо.

Стоит обратить особое внимание на обыгрывание Е. Шварцем фразеологизмов, что создаёт незабываемый комический эффект. Обычно мы свободные словосочетания «употребляем» в качестве связанных. Шварц же использует обратный приём, преобразуя семантику. Ядовитый дым Дракона действительно «свёл с ума» жителей предместий городка; деревья без жалобной книги, по мнению Ланцелота, «засохли бы от тоски» ; осёл «любит острое»; во время боя на самом деле Дракон «поджал хвост», «искры летят», а горожане в душе мечтают Дракона «увидеть у своих ног». И когда Шарлемань говорит: «…Ах, не нахожу себе места!»,  то 2-й горожанин думает, что Шарлеманя уволили с должности архивариуса.

Диалог построен у Шварца обычно по принципу интеллектуальной  рефлексии,  т.е.  обычный  житейский  процесс  раздумья  и обобщения (что мы и наблюдали на примере разговора Ланцелота с Котом) как бы представлен в разрезе и внутри него. В нём систематически открывается своеобразная двойственность внутренней жизни человека вообще – и самого автора, в частности.

А теперь – об ассоциативном подтексте пьес Шварца. Он по-разному проявляется в сказках. Во-первых, на уровне героев: диалог насыщен фольклорными, историческими, интернациональными реминисценциями.

1) Бургомистр/кликушествуя/. Слава тебе, слава, осанна, Георгий Победоносец! …Мне вдруг почудилось, что вы так на него похожи.

Ланцелот. Очень может быть. Это мой дальний родственник.

2) Эльза.   Вы, значит, меня любите?

Ланцелот. Очень. Страшно подумать! Если бы вчера, на перекрёстке трёх дорог, я повернул бы не направо…то мы так и не познакомились бы никогда…  Во-вторых, ассоциативный подтекст может быть специально рассчитан на сознание зрителей[7]. Помимо общекультурных реминисценций, огромный пласт составляют параллели, ведущие от «сказочного быта» к явлениям современной жизни. Целые строки, фразы питаются ассоциациями социально-историческими и психологическими.

1) Ланцелот. И небо над нами будет чистое. Никто не посмеет броситься на нас оттуда.    Эльза.  Правда?

Ланцелот. Правда. Ах, разве знают в бедном вашем народе, как можно любить друг друга? Страх, усталость, недоверие сгорят в тебе, исчезнут навеки, вот как я буду любить тебя…

2) Генрих. Стойте, стойте, любезные. Сделайте ударение на «очень».

1-й горожанин. Слушаюс. С тех пор мы живём о-очень хорошо.

Генрих. Нет-нет, любезный. Не так. Не надо нажимать на «о». Получается какой-тодвусмысленный завыв: «оучень». Поднаприте-ка на «ч».

1-й горожанин. С тех пор мы живём очччень хорошо.

Генрих.  Во-во! Утверждаю этот вариант. Ведь вы знаете победителя дракона. Это простой до наивности человек. Он любит искренность, задушевность.

Бургомистр. Лучшее украшение девушки – скромность и прозрачное платьице.

ВОПРОС: не напоминает ли  вам это изречение другое, очень известное? Да, Е. Л. Шварц, конечно же, не мог даже предположить, что эта фраза «перекликнется» с очень известной фразой М. Монро о лучших друзьях девушки. Думаю, что Е. Л. Шварц, будучи человеком с юмором, оценил бы эту «ситуацию».

Афоризмы, вольно раздаваемые героям сказок, независимо от их возраста и образования, живут отдельной, свободной жизнью в сказке, не прикрепляясь вполне к тому, кто их непосредственно произнес [8.С.14]. Имеются в виду все сказки Е. Шварца. Но примеры только из пьесы «Дракон»:

Кот. Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, чем копаться в неприятном будущем.

Ланцелот.   Деревья и те вздыхают, когда их рубят.

Ланцелот.   Ведь собаки великолепно знают, что за народ их хозяева.

3-я подруга. … какой это стыд – плакать при чужих.

Генрих. … Ученье - свет, а неученье – тьма. Мойте руки перед едой.

Кот. Нет, быть в отчаянии – это гораздо приятнее. Дремлешь – и ничего не жжешь.

Генрих. Иметь всего одну голову – это человечно, это гуманно в высшем смысле этого слова…

Уже ранее  отмечалось своеобразие   лексики в диалогах Е. Шварца. Но есть ещё одна отличительная черта диалога – специфический, до известной степени условно-поэтический ритм.

Так, фиксированная ритмизация текста свидетельствует о тяготении речевой структуры пьес Шварца к формам поэтическим. Когда же она применяется?

Во-первых, для индивидуализации персонажей.

Во-вторых, ритм подчёркивает большие различия в построении монолога и диалога. Столкновение шварцевской ритмики отдельных контрастных отрезков /диалога и монолога/ придаёт речи героев или динамизм, или обращает наше внимание на лирическое начало, которое является вообще-то одной из доминант  в речевом строе Е. Шварца [7],т.к. принадлежит тем действующим лицам пьес-сказок, которые, как уже отмечалось, близки автору и являются обычно главными действующими лицами.

Следует также обратить внимание на синтаксис пьес Шварца, т.к. именно ритмико-синтаксические конструкции, их параллелизм и симметрия создают вообще ритмическое единство пьес Шварца.

И в конце - ещё об одной особенности сказки «Дракон». Cказка – жанр особый, конфликт должен быть исчерпан, все задачи решены в её же пределах. Поэтому задача Ланцелота « в каждом убить Дракона» в этой сказке решена быть не могла. Ланцелот обязан был «уйти» из сказки, но он, как мы знаем, не уходит. Шварц таким образом нарушает сказочный сюжет. Ланцелот остается. Такая эпическая позиция героя – итог  ведущегося в «Драконе» идейного спора / эта позиция более полно выразила мировоззрение самого Шварца/.

Открытый финал «Дракона» позволяет читателям и зрителям, домыслить, проанализировать конфликт, выработать свою точку зрения.

Надо отметить также, что «афористическая, окрашенная чуть уловимым и свободным от всякой преднамеренности юмором речь сказочных героев Шварца бывает чаще всего отражением и парафразой его собственной речи, речи человека, который смешит окружающих тем, что поразительно точно видит и распознает людей. Можно было даже сказать, что его шутки были сжато выраженной сутью самых серьёзных и глубоких его раздумий» [7.С.41].

Замечательно написала о речи героев «Дракона» И. Сабинина: «Жители же сказочного города и трусливый правитель-бургомистр ведут себя и разговаривают подчёркнуто современно, отчего их высказывания иногда напоминают монологи героев Зощенко и Булгакова. Самое примечательное то, что пьесы, сотканные из старых сказок, рассказанных на новый лад, не производят впечатления надуманных, нежизнеспособных конструкций. Сказки Шварца кажутся более трогательными и волшебными, нежели любой из «первоисточников»!» [10. С. 349].

 

Литература:

1. Шварц Е. Живу беспокойно. Из дневников. Л., Советский писатель, 1990

2. Шварц Е. Обыкновенное чудо. – СПб.: Азбука-классика, 2005.- 896с.

3. Акимов Н. Сказка на нашей сцене//О театре.1962

4. Березарк И. Б. Кузены// Шварц Е.Л. Проза. Стихотворения. Драматургия. –  М.:АСТ:Олимп, 2002.- С. 476

5.  Биневич Е. М. На пути к Дракону//Нева.- 1996.- № 10.-с. 171-181.- (Искусство).

6. Герман А.[ Предисловие]//Шварц Е.Л. Золушка. Киносценарии- СПб:Сеанс, Амфора, 2006

7.   Исаева Е. Ш. Жанр литературной сказки в драматургии Евгения Шварца. Автореферат. М., 1985

8.  Исаева Е.Ш.  Великие прописные истины//Шварц Е. Сказки для театра.- М.: Алгоритм:   Материк альфа, 1999.-С. 5-16.

9. Калмановский Е. С.  Шварц. //Очерки истории русской советской драматургии, т.3, 1945-67, Л., 1968.

10.  Сабинина И.Старая сказка на новый лад. С. 347 -350 //Е. Л. Шварц Обыкновенное чудо: пьесы. – М.: Олма-пресс, 2001

11.  Скороспелова Е. Сказочник и его время //Е.Л. Шварц. Обыкновенное чудо: пьесы, сценарии, сказки.  Кишинёв: Лит. Артистикэ, 1988

12.  Cлонимский М. Вместе и рядом //Книга воспоминаний. Сов.писатель, М.- Л.: 1966, с.171-172,173, 175, 183