УДК 821.161.1.0
Новикова А.А.
ИНФОРМАЦИОННАЯ КАРТИНА ПОСТИЖЕНИЯ ТВОРЧЕСТВА А.П. ЧЕХОВА В ОТЕЧЕСТВЕННОМ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ РУБЕЖА ХХ-ХХI ВВ.
Школа педагогики Дальневосточного Федерального университета (филиал в городе Уссурийске)
В данных тезисах представлено творчество А.П. Чехова и своеобразие его художественного метода в исследованиях современных литературоведов рубежа веков. Основное внимание уделяется оценкам особенностей чеховского реализма и новому пониманию духовно-нравственных основ классической литературы ХIХ века.
Ключевые слова: русская литература, современное литературоведениe, творчество Чехова в оценках критики, чеховский реализм.
In the given theses A.P. Chekhov’s creativity and an originality of its art method in researches of modern literary critics of a boundary of centuries is presented/ The basic attention is given to estimations of features of Chekhovian realism and new understanding of spiritually-moral bases of classical literature XIX of a century.
Key words: the Russian literature, modern literary criticism? Chekhov’s creativity in criticism estimations, Chekhovian realism.
Невозможно в рамках данного исследования осветить все вышедшие в прошлом столетии труды, связанные с изучением творчества А.П. Чехова. Тем не менее, следует отметить, что систематизация критико-биографических трудов и научных статей по творчеству писателя, начатая А.Д. Дерманом после Октябрьской революции («Творческий портрет А.П. Чехова», 1926) и продолженная Б.И. Александровым («Семинарий по Чехову», 1957), на сегодняшний день не даёт полного представления о чеховской литературной эпохе и самом писателе. Однако Александров в своё время заключил: «… вся проделанная уже в этом направлении работа далека ещё от действительно полного, исчерпывающего освещения всего богатейшего наследства, оставленного нам А.П. Чеховым» [1].
Благодатную почву для дальнейшего изучения принципов художественного мастерства и творческого (реалистического) метода А.П. Чехова и его современников-беллетристов мы находим в последующей литературоведческой науке рубежа ХХ-ХХI веков.
Информационная картина о творчестве Чехове значительно обогатилась в 60-70-е годы прошлого столетия. Литераторы и критики достаточно подробно прокомментировали его эстетические и этические взгляды, творческий метод, темы, идеи, сюжеты, поэтику. Тем не менее, нам представляется возможным наметить третий этап систематизации взглядов литературоведов на природу чеховского реализма и его своеобразия после 1957 года. Поэтому считаем, что интенсивное изучение творчества Чехова приходится на 70-80-е годы, а на рубеже ХХ-ХХI века активно исследуется поэтика и стиль произведений писателя и его творческие взаимосвязи с современниками, беллетристами второго и третьего ряда. Всё большее внимание отдаётся новому прочтению Чехова и выявлению его духовных связей, как с предшествующей литературой, так и последующей. Обзоры критической литературы В.Б.Катаева (80-е) и М.А. Мурини (1996) по творчеству Чехова дали новые возможности для углубленного прочтения и понимания природы реалистического в творчестве Чехова.
Намечая новый этап в развитии современного чеховедения, условно можно выделить в нём три периода, так как более конкретные временные рамки и границы выхода научной литературы в целом осветить не представляется возможным. Кратко охарактеризуем первые два периода, как наиболее освещённые в критике, представив некоторые фрагменты выводов о природе реалистического в творчестве писателя.
Так, первый период (1960-1980) ознаменовался взлётом интереса к личности Чехова и его творческой судьбе, появлением многочисленных исследований в области художественного мастерства писателя. Значительной работой этого времени была книга Л.П. Громова «Реализм А.П. Чехова второй половины 80-х годов» (1958), в основу которой положены идейные, философские, эстетические искания Чехова, определившие особенности его сочинений переходного периода. Его исследование не потеряло своей актуальности до сегодняшнего дня.
Вслед за своими предшественниками Громов отметил влияние великих русских писателей на Чехова, творчески использовавшего художественный опыт Пушкина, Гоголя, Тургенева, Л. Толстого и других, которые помогли молодому Чехову «углубленно познавать русскую жизнь и совершенствовать своё реалистическое мастерство». В этом качестве реализма Чехова, по словам Громова, заключена определённая «романтическая» струя – обращённость в прекрасное будущее человечества. Он правдиво, объективно изображал современную жизнь и в то же время звал читателя в «ту жизнь, какая должна быть», по словам самого Антона Павловича [2].
Целый ряд статей, появившихся в канун столетия со дня рождения Чехова в сборнике «А.П. Чехов. 1860-1960», был посвящен различным аспектам анализа творчества писателя. Одни авторы рассматривали Чехова как художника (И. Браиловский, Л. Никулин), как убеждённого атеиста (В. Романенко), как мастера художественной детали (Б. Челышев). Другие обращали внимание на творческие контакты Чехова с его предшественниками (Л. Громов), с его современниками (И.М. Гейзер), о значении Чехова в творческой жизни советских писателей (М. Семанова). Книга, в сущности, не вносит новых материалов о жизни и творчестве Чехова, но даёт яркое представление о росте его художественного таланта, о художественном освоении им русской действительности в оценках исследователей. Как отметил И. Браиловский, «свет его художественного, жизнеутверждающего реализма ярко сияет всем людям доброй воли, освещая путь их будущей жизни, незыблемо утверждённой и освящённой властью свободного труда, законами социальной справедливости» [3]. В работах 60-70-х годов, далеко не завершающих изучения всего богатства литературного наследия Чехова, наблюдается возросшее внимание к жизни и творчеству писателя. Значительный интерес представляют работы А.Ф. Захаркина («Антон Павлович Чехов», 1961), Е. Балабановича («Из жизни А.П. Чехова. Дом в Кудрине», 1963), Т.С. Сергиенко («Антон Павлович Чехов», 1963), М.Л. Семановой («Чехов-художник», 1976), Б.И. Есина («Чехов-журналист», 1977), Г.А. Бялого («Современники», 1977), С.Е. Шаталова («Два таланта. Антоша Чехонте и Виктор Билибин», 1977), обратившихся, в основном, к изучению архивных материалов писателя. Они продолжили, вслед за исследователями предшествующего периода, характеристику идейно-эстетических принципов и художественного мастерства, творческих взаимосвязей Чехова.
Закономерным считаем обращение А.Ф.Захаркина к очерку жизни и творчества Чехова, чтобы вновь напомнить читателю биографию писателя, проиллюстрировав её примерами анализа произведений писателя с позиции идейного содержания. В многогранном творчестве Чехова, - отмечал он, - «особенно сильна линия обличения мещанства, пошлости, своекорыстия и других отрицательных явлений» [4]. На эту характерную черту реалистического творчества писателя неоднократно указывали многие советские критики, выделяя воспитательное значение его произведений.
Второй период мы датируем второй половиной 1980-х - 1990-ми годами, когда начался пересмотр отношения к личности Чехова и его творчеству, связанный с новыми архивными разысканиями и пристальным вниманием к поэтике чеховских произведений, постепенный отход от устоявшихся точек зрения на поэтическое мастерство художника. Это время выхода в свет сборников «Чеховиана», проведение чеховских конференций на международном уровне, интенсивное исследование творческих связей Чехова с русскими классиками ХIХ века и с писателями-беллетристами «второго» и «третьего» ряда. Появляется молодое поколение «чеховедов», означающее начало очередного этапа в изучении биографии Чехова с использованием неопубликованных материалов из семейного архива, архива младшего брата А.П. Чехова Михаила Павловича и его детей Сергея и Евгении.
Третий период – рубеж ХХ-ХХI веков и связан он с пересмотром мировоззрения русских писателей, с современным прочтением русской классической литературы ХIХ века, в частности творчества Чехова. Главное внимание уделяется возможным путям исследования духовно-религиозного и философского потенциала русской классики, необходимости «возвращения к истокам национальной традиции в области отечественного образования и культуры» (В. Распутин), к утверждению высокой ценности духовной жизни России. Новый поворот в отечественном литературоведении направлен на осмысление своеобразия православного, национального мироощущения русских писателей, на осознание духовно-религиозных основ литературы.
В связи с тем, что за последние три десятилетия появилось множество серьёзных монографий, интересных и значительных исследований в области изучения творчества Чехова, остановимся на наиболее значимых из них, определяющих ценность третьего периода. Для нас важно каждое новое слово о писателе, раскрывающее «тёмные пятна», как в его биографии, так и в образе мыслей. Благотворное влияние Чехова - художника на читателей и писателей, последователей его творчества - несомненно. Его художественное слово, «духовный дар», нравственно-этические и религиозные воззрения привлекают всё больше и больше учёных, меняются взгляды на творчество и художественный мир Чехова, выявляются творческие взаимосвязи с писателями-современниками, а самое главное – принципиально изменяется точка зрения на природу чеховского реализма, на проблемы духовной нравственности.
В первой половине 80-х годов прошлого столетия появляется множество журнальных статей, монографий, диссертаций, свидетельствующих о современном прочтении многих произведений Чехова. Выходят книги Г.П. Бердникова, В.В. Голубкова, В.А. Гейдеко, Г.А. Бялого, В.Б. Катаева, Ю.И. Сохрякова, В.Я. Линкова, Э.А. Полоцкой, И.Н. Сухих, А.П. Чудакова, Н.В. Лебедева, Петра Долженкова, И.В. Грачёвой, А.Б. Есина, В.И. Кулешова, А.Д. Степанова, М.М. Дунаева и других, в которых, так или иначе, звучат оценки и суждения о своеобразии реализма Чехова. Об этом ещё в 1889 году писатель-беллетрист Н. Вагнер с уверенностью говорил: «Мне кажется, что в Чехове современный реализм сказал своё последнее слово…» [5].
Мнения учёных о реализме Чехова в целом достаточно известны в научном мире, и сегодня они представляют несомненную ценность. Об этом, с одной стороны, писали В.И. Кулешов («Чехов и Толстой», 1980), В.Е. Хализев («Художественное миросозерцание Чехова и традиция Толстого», 1980), Г.А. Бялый («Чехов и русский реализм», 1981), В.Я. Линков («Художественный мир прозы А.П. Чехова», 1982), Э.Н. Полоцкая («Пути чеховских героев», 1983), Г.П. Бердников («А.П. Чехов. Идейные и творческие искания», 1984), А.П. Чудаков («Мир Чехова: Возникновение и утверждение», 1986), Валерий Гейдеко («А. Чехов и Ив. Бунин», 1987), В.Б. Катаев («Литературные связи Чехова», 1989).
Кулешов, в частности, отметил, что творчество Чехова было «зеркалом» всех важных процессов современности, «в этом была большая правда реализма Чехова, имевшая непосредственное отношение к будущим судьбам России… Гений художника и общий критический пафос его творчества делали его «зеркалом» - и, конечно же, не только средних слоёв, а всей России» [6].
Говоря об особенностях творческой позиции Чехова, Бердников считает, что писатель ставил в произведениях многообразные социальные вопросы и связанные с ними нравственные проблемы, которые сводятся им теперь к одной теме – «теме права человека на счастье». Проблемы эти не новы в литературе, но приобретают у Чехова глубоко драматичный характер, поэтому учёный считает, что «мечты человека о счастье оказывались в реальной действительности неосуществлёнными и поруганными» [7]. Строгая объективность и решительный отказ от иллюзорных идеологических концепций «дали возможность Чехову сделать существенный вклад в развитие реалистического искусства. Так он пришёл к той потрясающей правдивости, которая была отмечена Горьким, по-своему признана Толстым» [8].
Вместе с тем, в силу сложившихся исторических обстоятельств второй половины ХХ века, работа Бердникова несколько социологизирована, а реализм Чехова, рассматриваемый исследователем, носит «социальный» характер. В книге неизбежно возникают вопросы о становлении и развитии художественного метода и стиля писателя как органической части общей картины его идейных и творческих исканий, вопросы, которые рассматривались литературоведами, как в предыдущие, так и в последующие периоды времени.
Тем не менее, книга имеет свои достоинства. В ней утверждается «гражданский рост и возмужание» Чехова, всё более глубокое постижение им «взаимосвязи и взаимообусловленности идейности и человечности», процесс «общественно-политического и философского углубления чеховского гуманизма». В то непростое для России время и нельзя было рассуждать иначе.
Отметим несколько наиболее значимых работ о творчестве Чехова начала ХХI века. Ровно через 20 лет после книги Бердникова об идейных и творческих исканиях Чехова появился значительный по своему содержанию труд В.Б. Катаева «Чехов плюс… Предшественники, современники, преемники» (2004). Книга, вышедшая к 150-летию со дня рождения писателя, по словам М. Теплинского, – «знаменательное явление в нашем литературоведении», в неё вошли многие статьи, образовавшие «некое органическое единство» [9]. С этим должно и нужно согласиться.
В плане интересующей нас проблемы мы не найдём у Катаева конкретного ответа на вопрос о своеобразии реализма творчества Чехова, но достаточно полную аргументацию этому обнаруживаем практически во всех его исследованиях. Он формулирует основные качества реализма писателя, когда рассуждает о творческих позициях Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.И. Эртеля, И.Н. Потапенко, В.Г. Короленко, А.М. Горького и других его современников, указывая на сходство и принципиальные расхождения в изображении различных сторон русской действительности.
Так, в главе «Виноваты все мы…», рассматривая историю мотива в русской литературе, Катаев прослеживает сходство-несходство трёх утверждений трёх литературных гениев: «Все за всех виноваты» (Ф.М. Достоевский), «Нет в мире виноватых» (Л.Н. Толстой) и «Виноваты все мы» (А.П. Чехов) в ответе на вопрос «Кто виноват?», который задавал условный повествователь «Записок из Мёртвого Дома» Достоевского.
Поставив этический вопрос в контекст духовных исканий русской литературы ХIХ века от Гоголя до Чехова (об этом много написано в современной автору критике), Катаев подытоживает свои мысли. «Ответ Достоевского – через признание себя виновным в зле, существующем в мире. Ответ Толстого – через взаимное прощение, непротивление злу насилием. Ответы, так и не услышанные теми, кому они предназначались». Чеховское «виноваты все мы» - звено в этих исканиях русской мысли, русского слова. Катаев имеет в виду поездку Чехова на Сахалин, перевернувшую многое в его мировоззрении. Поэтому он, «идя за своими предшественниками, так же, как они, отказывается возлагать вину за творящееся зло на какую-либо одну группу, особо виновную часть нации. Но его «виноваты все мы» всё-таки иное и по пониманию «вины», и по вытекающим последствиям» [10].
Катаевым сформулирован первый тезис: «смысл и следствия чеховского «виноваты все мы» не столь непостижимы и непосильны для обыкновенного человека, ибо исходят не из таких абстракций, как понятие первородного греха или ложность путей, избранных человечеством. Они обращены именно к каждому и наполнены ясным, конкретным и посильным содержанием. Чехов как бы высветляет в идее, брошенной его великими предшественниками, зерно практической морали» [11].
Второй тезис касается отношения Чехова к Истине. «Опыт Толстого: не соглашаться со всеми, бросать вызов тому, как живут все, во что верят все, - опыт Достоевского: дать полную свободу выражения чужому мнению, чуждой автору идее, ложность которой может быть открыта лишь высшим, художественным путём, - эти опыты были усвоены и продолжены Чеховым. Но он сделал и следующий за его предшественниками шаг, уходя от «традиционализма» в поисках путей к конечной истине.
Но – что есть Истина? Это вопрос «вековечный». По мнению М.М. Дунаева, для «православного сознания такой проблемы нет, и не может быть: это вопрос Понтийского Пилата. В Православии Истина есть полнота Личности Христа Спасителя. Православие не занято поиском Истины, оно заботит каждого человека мучительным сознаванием своей удалённости от истины, направляет внимание ко внутреннему человеку. И каждый начинает сознавать в себе (а не вне себя) то страшное противостояние добра и зла, какое определяет конечную судьбу нашу не во времени, но в вечности» [12].
Именно это волновало и Достоевского, и Толстого, и Чехова. Ведь человек, действительно, обречён на выбор между добром и злом, но он «усугубляет заключённый в этом трагизм своего существования ещё и метаниями между различными пониманиями добра и зла». На эту смятенность души и указал учёный, именно русские классики сделали её «главным предметом своего сострадательного исследования». Именно они сумели приобщить читателя к «таким внутренним переживаниям, таким терзаниям совести, погрузить его в такие бездны души, о каких имела весьма малое представление литература европейская» [13]. Катаев, на наш взгляд, как раз об этом и пишет – о поисках Истины человеком и о смятении его души.
Становится очевидно, что на сегодняшний день заявлены, помимо эстетической, ещё две очень важные проблемы, связанные с творчеством Чехова и его современников, - этическая и духовная. Самые актуальные проблемы ХХI века дают, на наш взгляд, «определенное и ярко выраженное на художественном уровне представление о духовном климате эпохи, духовном состоянии русского общества, об идеалах и праведниках». По этому поводу А.Б. Тарасов справедливо заметил, что в последние два десятилетия наметилась устойчивая тенденция к «смещению исследовательского интереса учёных в сторону осмысления духовной жизни человека…», к «пониманию необходимости создания новой концепции русской литературы, которая в полной мере учитывала бы христианские истоки творчества писателей» [14].
Дунаев совершенно справедливо высказал мысль, что «через испытание веры прошли все русские писатели, ощущавшие свое творчество как исполнение «долга, завещанного от Бога», и все поведали о том прямо или неявно. Чехов также свидетельствовал о духовных событиях своей жизни системой литературных образов, им созданных. В этом смысле все его произведения есть произведения автобиографические». И далее: «Важнейшее качество нашей отечественной словесности – ее православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности. Религиозность литературы проявляется не только в связи с церковной жизнью, и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания, а в особом способе воззрения на мир… Однако Православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять свое бытие, что он, даже видимо порывая с верою, не мог до конца отрешиться от православного мировоззрения». Именно Православие, по мнению учёного, «повлияло на пристальное внимание человека к своей духовной сущности, на внутреннее самоуглубление, отраженное литературой. Православие – основа русского миропонимания и русского способа бытия в мире. «Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием» (Рим. 7, 22) [15].
Дунаеву удалось разъяснить многие недоразумения, касающиеся веры и неверия, религиозности Чехова, часто существующие в литературоведении несколько в искажённом виде. Свою позицию он объяснил так: «Ещё в дореволюционное время сложился определённый стереотип относительно мировоззрения Чехова: за ним прочно закрепилась репутация если и не вполне атеистически настроенного, то хотя бы индифферентного к вопросам веры. Не только подъярёмное наше литературоведение, но и независимое зарубежное – мысли этой всегда придерживались. Даже высшие похвалы писателю звучали так: «Искусство Чехова необыкновенно чисто, почти безпримесно. Почти чуждо моральных, публицистических, религиозных элементов». Всё то же пережёвывание старых, дореволюционных мотивов о холодной беспристрастности, безтенденциозности, беспартийности, безрелигиозности писателя» [16].
Оценки эти достаточно известны в критике, поэтому нет необходимости пересказывать их, опровергать или давать оценки. Это сделал Дунаев и, как нам кажется, правильно расставил акценты своего видения души Чехова через призму Православия и выделил основные качества своеобразия его реалистического творчества, сломав сложившийся определённый стереотип относительно мировоззрения писателя и его веры.
Обратим внимание только на обстоятельство, подтверждающее нашу мысль о том напряжённом духовном поиске Чехова, которое он не стремился выставлять напоказ, «на суд людской», но которое прочитывается между строк его писем и произведений. Как выразился Дунаев, «всё осложняется тем, что в жизни, в поведении Чехов многое укрывал «в подтексте», был чрезмерно сдержан и самые сокровенные переживания свои не спешил обнаруживать. При всей мужественности его характера Чехов обладал натурою целомудренно-стыдливою и все интимно-духовные переживания свои тщательно оберегал от посторонних, нередко отделываясь шуткою, когда речь заходила о сущностно важном для него. В результате – репутация холодного рационалиста, бездуховно-равнодушного к сущностным вопросам бытия».
Действительно, по Дунаеву - «таков Чехов». Поэтому, с одной стороны, «не нужно обманываться: если он внешне холоден – это не значит безучастен. Напротив: тут-то и может таиться где-то вблизи важнейшее, слишком значимое для него, сущностное». С другой, - « Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои…» - слишком близко это тютчевское настроение было и Чехову. Мысль изреченная есть ложь… - и если так опасно легко солгать в любом суждении, то тем более нужно быть осмотрительным в выражении самых задушевных переживаний». Это рождало в нём чувство тяжкого одиночества. О таком Чехове писала критика и те, кто не понимал и не принимал его как писателя, а о другом Чехове – те, кто близко знал его (родные и близкие, друзья и ученики), воспринимал его как чуткого, умного, очень ранимого по характеру человека.
Процитируем ещё одну мысль, высказанную автором: «При начале разговоров на религиозные темы Чехов старался отговориться слишком даже явно. Митрополит Вениамин (Федченков) в книге «Веруют ли умные люди?» приводит такое свидетельство: «В одном из толстых журналов я читал о Чехове следующее. Его спросили, что он думает о вере. «Э-эх! – ответил он скромно. – Если тут сам Лев Николаевич сломал себе шею, то где уж нам браться за это дело?!» Несомненное нежелание заболтать сокровенное – открыто проявилось» [17]. По мнению учёного, такая сдержанность в чувствах отразилась и на творческом методе Чехова: в скупости выразительных средств, ибо «нарочитая трескучесть эмоций его всегда отталкивала». Подобные оценки часто встречаются в письмах Чехова молодым начинающим писателям, своим ученикам, собратьям по перу. А его переживание одиночества, замкнутости, порой отъединённости от мира было «сопряжено» с чувством прямо противоположным – с «ощущением своей нераздельности с миром», со стремлением «проявить эту нераздельность в действии». Можно сказать, что именно это сопряжение и обусловило «неповторимость натуры писателя, своеобразие его творчества», определило и «трагизм чеховского мироощущения, и неодолимый оптимизм его творческого восприятия жизни».
В статье «Духовный реализм И.С. Шмелёва» Дунаев, рассматривая особенности творческого метода писателя, определил своеобразие его реализма: «За внешним увидеть внутреннее, подлинное – вот цель Шмелёва… В своём творчестве он не отворачивается от «ужасов жизни», изображая их с суровой реалистичностью, ничего не скрывая и не приукрашивая». Реализм Шмелёва он назвал «спокойным оптимизмом». При этом он считает, что оптимистическая вера в человека, в его силы, его разум у Шмелёва неизменна, но вначале имевшая отвлечённый характер, «вне религиозного осмысления бытия». Оптимизму писателя нужна «опора в вере высшего порядка», обретение этой веры.
Насколько эта мысль соотносится с Чеховым? Вопрос этот сложный и требует неоднозначного ответа, как и нового осмысления требует позиция Дунаева по отношению к православному Чехову. Так, он подчеркнул, что когда-то творческий метод Достоевского, который «искал на тех же путях выхода из уже наметившихся реалистических тупиков, называли «фантастическим реализмом». А если Шмелёв «сумел преодолеть реализм», то для творческого метода Чехова не нашлось обозначения, «осваивавшего те же пути в искусстве и много давшего в области не только содержания, но и формального своеобразия. Тут нередко ограничивались незатейливым определением: реализм Чехова» [18].
Дунаев назвал Шмелёва последователем Достоевского и Чехова, пошедшим дальше них в эстетическом освоении бытия (недаром именно этим писателям он посвящал особые статьи-размышления), но не предложил, как обозначить этот метод, какой изыскать для него термин. «Может быть, как духовный реализм?» – размышлял он, утверждая при этом, что «Достоевский, Чехов и Шмелёв являются создателями именно нового (во многом отличного от реализма) метода художественного мироотображения».
Важнейшей особенностью нового метода (Дунаев всё же называет его для начала духовным реализмом) является «духовное осмысление жизни в рамках секулярной культуры и затем выход за эти рамки, освоение пространства вне душевной сферы бытия, над нею» [19].
Если принять точку зрения Дунаева в определении данного термина (духовный реализм) относительно творчества Чехова, то, на наш взгляд, необходимо будет подвергнуть пересмотру творчество писателя, проследить истоки постижения им Истины и обретения себя в ней, идя «через горнило сомнений». Некая доля истины есть в словах Дунаева, и мы не ставим эту гипотезу под сомнение, но она требует специального серьёзного рассмотрения, какое предпринял автор книги «Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература». Чеховский принцип религиозного осмысления жизни «становился своего рода испытанием и для его читателей».
Таким образом, продолжающиеся дискуссии литературоведов и научные споры по поводу сложности и неоднозначности религиозно-нравственных чувств Чехова наглядно доказывают, что интерес к его творчеству в настоящее время возрастает и определяется уже на более высоком уровне. Спор этот будет, вероятно, продолжаться ещё долгое время, как считает Л.Н. Малиночка, так как «противоречащие друг другу высказывания, которые могут подтверждать как одну, так и другую точку зрения, имеются в достаточно большом количестве» [20]. Поэтому, принимая точку зрения Дунаева, подчеркнём его слова, что русская классическая литература задачу свою и смысл существования видела в «возжигании и поддерживании духовного огня в сердцах человеческих». Вот откуда идёт и «признание совести мерилом всех жизненных ценностей». Своё творчество русские писатели «сознавали как служение пророческое» (чего католическая и протестантская Европа не знала). Отношение к деятелям литературы как к духовидцам, прорицателям сохранилось в русском сознании до сих пор, хотя и приглушённо» [21]. Опыт постижения «своего Чехова» и «нашего Чехова» продолжается.
Литература:
1. Александров Б.И. Семинарий по Чехову. М.: Учпедгиз, 1957. - С. 95.
2. Громов Леонид. Реализм А.П. Чехова второй половины 80-х годов. Ростов-на-Дону: Ростов. книжное изд-во, 1958. - С. 216.
3. Браиловский И. Чехов – это звучит гордо! //«Великий художник». Сборник статей. Ростов-на- Дону: Ростов. кн. изд-во, 1960. - С. 32-33.
4. Захаркин А.Ф. Антон Павлович Чехов. М.: Советская Россия, 1961. - С. 152.
5. Чехов в неизданной переписке современников//Публ. Н. Гитович. Вопросы литературы, 1960. № 1. - С. 101.
6. Кулешов В.И. Чехов и Лев Толстой //Под ред. Л.Д. Опульской, З.С. Паперного, С.Е. Шаталова. М.: Наука, 1980. - С. 13-14.
7. Бердников Г. Антон Павлович Чехов. Идейные и творческие искания. М.: Художественная литература,1984. -С. 94-95.
8. Там же. С. 480.
9. Интернет: bibnout.ru/chehov/p127aa1. html. Исп. 12 сентября 2011 г.
10. В.Б. Катаев. Чехов плюс… Предшественники, современники, преемники. М.: Язык славянской культуры, 2004. - С. 66.
11. Там же.
12. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в ХVII-ХХ вв. М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви. М., 2002. - С. 3.
13. Там же.
14. Тарасов А.Б. Изучение духовного здоровья человека как новый путь литературоведения. В кн.: Современное прочтение русской классической литературы Х1Х века. М.: Издательство «Пашков дом», 2007. - С. 24.
15. Там же.
16. Дунаев М.М. Православие и русская литература. В 6-ти частях. Ч. IV. Издание второе, исправленное, дополненное. М.: Христианская литература, 2003. С. 562.
17. Там же. С. 562-567.
18. Дунаев М.М. Духовный реализм И.С. Шмелёва. В кн.: Современное прочтение русской классической литературы ХIХ века. М.: Издательство «Пашков дом», 2007. - С. 430; 446.
19. Там же, с. 447.
20. Малиночка Л.Н. А.П. Чехов и Н.С. Лесков: проблема преемственности. Диссер. на соискание уч. ст. к. ф. н. Тверь, 2006. - С. 43.
21. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в ХVII-ХХ вв. М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви. М., 2002. - С. 4.