Резникова Е. В.

КАТЕГОРИЯ ЛИЦА И ТРАНСПОЗИЦИИ НА ЕЕ ОСНОВЕ

Южный федеральный университет

This work deals with the question of whether “person” is a grammatical category of pronouns or not; the category of person is described as the field-structured one; the difference in status of the pronouns of the 1^st and 2^nd person on the one hand and of the 3^rd on the other is observed. Special attention is given to the transpositional function of pronouns.

Keywords: personal pronouns, participant of speech act, grammatical category of person, transpositional functions of pronouns, generalizing pronouns.

В данной работе рассматривается вопрос о том, является ли лицо грамматической категорией местоимений;  категория лица описывается как имеющая полевую структуру; рассматривается различный статус местоимений 1-го и 2-го лица, с одной стороны, и местоимений 3-го лица, с другой. Особое внимание уделено транспозитивному употреблению местоимений, выделены транспозитивные  функции местоимения («мы» докторского участия, приобретение обобщенного значения, повышение выразительности и апеллятивности высказывания и др.)

Ключевые слова: личные местоимения; участник речевого акта; грамматическая категория лица; транспозитивные  функции местоимения; обобщенно-личные предложения; обобщающее местоимение.

Категорией местоименного лица в «Курсе общей морфологии»  И.А. Мельчука [1] называется такая категория, граммемы которой характеризуют роль данного участника в данном речевом акте. При этом подчеркивается, что « строго говоря, местоименное лицо не является словоизменительной категорией», что  у местоимений, называемых личными, лицо не образует словоизменительной парадигмы, то есть  слова я, ты, он/она… не могут рассматриваться как словоформы одной лексемы – своего рода абстрактного местоимения, принимающего, в зависимости  от выражаемого смысла, форму то 1-го, то 2-го, то 3-го лица.

Ответ на вопрос, является ли лицо (как характеристика участника речевого акта) грамматической категорией, в значительной степени зависит от самого понимания грамматической категории. С одной стороны, множество участников речевого акта во всех языках мира обязательно маркируется, причем имеется особый класс слов, выполняющих эту функцию. Участники речевого акта обозначаются по их роли в речевом акте (говорящий или слушающий)  – и это тоже языковая универсалия. Как пишет В.А. Плунгян [2],  неизвестны примеры лексем, выражающих обобщенное значение  ‘произвольный участник речевого акта’. А если так, то значение лица является для местоимений облигаторным, что есть важнейший признак грамматической категории.

С другой стороны, при такой трактовке значения лица, как замечает В.А. Плунгян [2],  оказывается, что у личных местоимений есть только грамматическое значение и нет  никаких лексических значений, и в этом смысле они уподобляются служебным словам. Местоимения «являются автономными, полностью грамматикализованными корнями, не содержащими никаких лексических сем (некоторым аналогом такому классу слов были бы существительные, которые выражали бы только значения типа ‘объект среднего рода’ или ‘одушевленный объект’). Но грамматическая теория, вообще говоря, не запрещает появление такого класса слов; более того, подобная специфика местоимений хорошо объясняет их особую роль в любом языке» [там же]. По мысли И.А. Мельчука [1], личные местоимения представляют собой различные лексемы, и лицо в их составе выступает в качестве семантической категории, элементы которой  участвуют в формировании лексического значения. В то же время указанному автору приходится делать оговорку о чрезвычайной роли этих лексем в грамматике: с одной стороны, они тесно связаны с синтаксисом, поскольку обусловливают глагольное согласование; с другой стороны, противопоставление по лицу лежит в основе целого ряда  важнейших словоизменительных морфологических оппозиций (таких, как глагольное лицо,  категория принадлежности и др.).

В пóлевых исследованиях лицо как грамматическая категория  рассматривается в качестве  грамматического центра поля персональности.  При этом сама категория лица описывается как имеющая полевую структуру, где выделяют ядро (глагольные и местоименные формы 1-го и 2-го лица) и его окружение – формы 3-го лица. 3-лицо связано с переходом от  центра к периферии (при обозначении лиц) и с собственно периферийной сферой семантики персональности. Традиционный способ нумерации граммем лица (1-е лицо ‘говорящий’;  2-е лицо ‘адресат’ т 3-е лицо – ‘ни тот, ни другой’), по мысли И.А. Мельчука [1], предполагает существование симметрии, которая на самом деле не имеет места.  В этом смысле терминология  арабских грамматистов, буквально означающая: ‘тот, кто говорит’,   ‘тот, кто слушает’ и ‘тот, кто отсутствует’, представляется И.А. Мельчуку «гораздо более удачной» [там же], поскольку здесь уже подчеркивается особый характер третьего лица – «не-лица», по определению Э. Бенвениста.

Различный статус местоимений 1-го и 2-го лица, с одной стороны, и местоимений 3-го лица, с другой, подчеркивался многими исследователями. Хорошо известно, что сфера третьего лица по типу указания во многих языках значительно более  разнообразна, чем сфера первого и второго лица. Так, в языках американских индейцев, а также в языках Дагестана употребляется до десятка различных местоимений третьего лица (в зависимости от того, стоит ли, сидит, ходит ли  и т.д. лицо, о котором говорится, а также в зависимости от степени удаленности, видимости или невидимости, по присутствию или отсутствию лица, о котором идут речь)[1]. В аналитических формах личное местоимение играет ту же роль, что и личное окончание в синтетических формах. С этой точки зрения, мы  в случае мы читали не отличается от окончании –ем в случае мы читаем. Именно поэтому вполне закономерно употребление  личных форм глагола без местоимений (для разговорной речи в ряде случаев даже более типичное: Пойдешь со мной). Вообще русский язык интересен лингвисту как находящийся как бы в некоей середине, где по одну сторону помещаются языки с обязательным местоимением (английский,[2] французский, немецкий) и языки, где местоимение в речи практически почти всегда опускается (итальянский, польский). В русском языке, за внешне несистематическим варьированием (Я люблю хорошо заваренный чай – люблю хорошо заваренный чай)  можно увидеть и определенные закономерности:

- местоимение возникает тогда, когда имеет место противопоставление – как контактное  (Гости давно ушли, а я все продолжал обдумывать происшедшее), так и дистантное (Посмотрите, как прекрасно выглядит Маша: такая подтянутая, спортивная. А я не люблю спортивных женщин);

- местоимение первого лица появляется  в русском языке при наличии в этом же высказывании других местоимений, часто контактных по отношению к нему (Он знает, что я ему этого не говорила; Честное слово, я их не видела).

Существуют и речевые клише, где, напротив, не принято использование местоимения: Слушаю Вас; Прошу слова. Общий вывод, который делают исследователи (Ж. Брейяр, И. Фужерон, Т.М. Николаева), состоит в следующем: я не употребляется тогда, когда говорящий полностью присоединяется к точке зрения Другого; я  употребляется при несовпадении точки зрения говорящего и точки зрения Другого. По мысли Т.М. Николаевой [3], отсюда следуют два важных вывода: во первых, в семантику не-присоединения к точке зрения Другого как подвид органически входит и сообщение о Новом: новом событии, новой точке зрения, собственной новой акции  (в этом смысле важно наблюдение о том, что в евангельских текстах с АЗЪ начинаются слова Христа, несущего новую весть; с АЗЪ вводятся также реплики самоидентификации, характерные для евангельских текстов).  Существенно также то, что этим Другим может быть и сам говорящий: без местоимения используются утверждения повторяющиеся, обычные для того или иного  отправителя речи, а с местоимением – утверждения необычные, которые могут быть оспорены.  «Эта тенденция хорошо прослеживается на самом простом бытовом уровне:

- Ну, ты идешь? – Иду, иду.

- Ну, ты идешь? – Я иду (‘То есть, ты думаешь, что я копаюсь; но нет: я иду’) [Николаева  Т.М., 2008 : 57].

В «Словаре русского речевого этикета»  А.Г. Балакая [4] говорится, что одно из основных этикетных  речевых правил  предписывает говорящему ставить в центр внимания не собственное «я», а «Вы/ты» собеседника (ср.  старинное почтительное ваш покорный слуга, которое в последние годы вновь актуализируется. В то же время в различных формулах речевого этикета  я служит для подчеркивания личного отношения адресанта к адресату, для придания более вежливой, возвышенной или официальной  тональности  общению в отличие от синонимичных форм без я: Я поздравляю Вас; Я благодарю Вас; Я прошу Вас. Я желаю Вам удачи. Я прошу у Вас прощения и т.п.

Я!  выступает в качестве уставного ответа на оклик старшего по званию.

Принципиальное различие местоимений 1-го и 2-го лица, с одной стороны, и местоимения 3-го лицо, с другой, детально  обосновал Э. Бенвенист в статье «Природа местоимений» [5]. По его мысли, речевые акты употребления я не образуют единого класса референции, так как «объекта», определяемого в качестве я, с которым могли бы соотноситься эти акты,  не существует. То есть, я и ты в принципе виртуальны, они возникают только в процессе речи. Третье лицо  представляет немаркированный класс корреляции лица.

Позже многими грамматистами отмечалось принципиальное отличие местоимений 1-го и 2-го лица  от местоимений 3-го лица, однако в обосновании этой противопоставленности имеется большой разброс мнений.  Так, по мысли Д.А. Штелинга [6], определение личных местоимений по участию-неучастию лица в речевом акте является экстралингвистическим (речевая ситуация) и к структуре самого языка, по существу, не относится. Противопоставление 1-го и 2-го лица  3-му как «не- лицу» также не представляется убедительным, так как 3-е лицо может выражать как лицо, так и «не-лицо».

 Особенности местоимений третьего лица отражаются в наименованиях  их  как «предметно-личных», «несобственно-личных»; иногда их относят к указательным.

Д.А. Штелинг  считает, что указанная дихотомия (1-е и 2-е лицо / 3-е лицо) раскрывает не грамматическую категорию лица, а основную дихотомию системы языка: 1-е и 2-е лицо, тол есть сами участники речевого акта (субъективное), противопоставлены сложной системе знаков как результату активного опредмечивания человеком объективной действительности в процессе общения (сфера 3-го лица). Не случайно категории лица/не-лица, одушевленности, как и родовые различия, характерны для этой сферы: местоимения it, he, she отражают неоднородность самих предметов  - book, boy, girl. В английском языке указанная дихотомия прослеживается и в системе глагола: единственной флексией здесь, как известно, является  -s в 3-м лице ед. числа (и только в настоящем времени).

Существует мнение, что резкое противопоставление 1-го и 2-го лица 3-му лицу не во всех отношениях оправданно, поскольку по значению 2-е и 3-е  лицо в известном смысле ближе друг к другу, чем 1-е ко 2-му. Второе и третье лица объединяются признаком «не говорящие», и второе лицо играет роль посредника между субъективным первым и объективным третьим лицом. Как отмечает К.Е. Майтинская [7], во многих языках только во втором лице возможны  противопоставления по субъективной оценке, то есть употребление местоимений вежливости наряду с местоимениями, нейтральными по субъективной оценке (см. подробнее в третьей главе).

Важно также подчеркнуть, что категория личных местоимений появляется только при условии четкого выделения 2-го лица в противоположность 1-му, так как сфера 3-го лица может быть обеспечена  с помощью указательных местоимений.

В истории изучения местоимений были попытки на основе чисто логического принципа увеличить число «лиц» следующим образом: 1-е лицо – говорящий, 2-е лицо  -  собеседник , 3-лицо – тот, о ком говорят 1-е и 2-е лица. 4-е лицо – тот, о ком говорит 3-е лицо (например, в предложении Он сообщил ей представителем 4-го лица было бы местоимение ей). Однако ясно, что такой подход ведет к бесконечному расширению лиц. А кроме того, такой подход был бы оправдан, если бы  такая система имела формальное выражение (например, глагольная парадигма лица состояла бы не из трех, а из четырех лиц, или если бы  в самой парадигме личных местоимений были бы соответствующие формы).

В.А. Гуреев [8] считает весьма симптоматичным, что при характеристике местоимения я лингвистика традиционно обращается к такой нелингвистической категории, как личность. Уникальность этого местоимения заключается прежде всего в том, что по своей семантике оно дуалистично – отражает две сущности одной личности (наблюдателя, то есть субъекта восприятия, созерцания и деятеля, то есть субъекта деятельности, в том числе и речемыслительной).

Грамматическая категория лица свойственна не только личным местоимениям: она находит выражение и в местоимениях притяжательных (ср. противопоставление: мой – твой – его; наш – ваш – их ), а также в системе личных форм глагола.  Согласование в лице формы глагола-сказуемого с личным местоимением выявляется в ряде  индоевропейских языков, сохранивших богатое  разнообразие глагольных флексий ( русский, немецкий и мн. др.). В английском же языке личные глагольные флексии мало различаются, в то время как  три лица английских личных местоимений  различаются существенно, каждое склоняется по-своему (I – me, you, he – him).

В русском предложении Я думаю категория лица выражается дважды: местоимением и личным окончанием глагола. В аналогичном латинском предложении Cogito (‘я мыслю’) нет необходимости в выражении лица посредством особого личного местоимения: латинское личное местоимение ego  может быть добавлено только для усиления (например, чтобы передать смысл ‘именно я, а не кто-то другой’). Отличие русского способа передачи лица отчетливо видно в русских формах прошедшего времени, где синтетически (в глаголе) лицо не выражается, но передается аналитически – в сочетании с личными местоимениями. То есть, в русском языке аналитический способ представления лица (относительно более поздний) сосуществует с древним синтетическим. В английском языке, где новый аналитический способ выражения грамматических категорий преобладает: в сочетании I think  первое лицо  в его отличии от второго (You think) передано только местоимением. Но общая для первых двух лиц форма с нулевым окончанием  think  противостоит  синтетической форме третьего лица с окончанием –s (He  thinks). В английском языке третье лицо (в единственном числе) своим ненулевым окончанием отличается от нулевых окончаний всех других форм настоящего времени (типологически общим остается выделение формы третьего лица как особой, но конкретный морфологический способ этого выделения в английском языке противоположен общераспространенному). Описанные отличия английского от латыни проявляются в разнице между латинским изречением Декарта Cogito, ergo sum , где союз ergo  и английским переводом этой фразы I think, therefore I am, в котором при каждом глаголе в форме первого лица ставится подлежащее – личное местоимение первого лица, как и в обычном русском переводе изречения [ 9].

Транспозитивное употребление (использование вместо я рассказчика, приобретение обобщенного значения) свойственно местоимениям второго лица. Ср. русские так называемые обобщенно-личные предложения типа Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, где при эллипсисе  местоимения используется форма второго лица единственного числа глагола.  Хотя  все личные формы, утрачивая прямую отнесенность к конкретному субъекту действия, в определенных условиях могут приобретать обобщенный смысл, именно форма 2-го лица единственного числа в русском языке «специализируется» для выражения этого значения.

В авторском повествовании обобщающее местоимение второго лица имеет своим денотатом и первое. и второе лицо, объединяет автора и читателя, вовлекая его в круг описываемых событий и переживаний. Ср. монолог  героя  рассказа Э. Хемингуэя «Снега Килиманджаро»  писателя Генри:

You kept from thinking and was all marvellous. You were equipped with good insides so that you did not go to pieces  that way that most of them had, and you made an attitude that you cared nothing for the work you used to do now, that you could no longer do it.  But, in yourself, you said that you would write about these people; about the very rich; that you were really not or them but a spy in their country; that you would leave it and write of it and for once it would be written by someone who knew what he was writing of. But he would never do it… (E. Hemingway “The Snows of Kilimanjaro”).

Говорящий может говорить о себя в третьем лице – такой транспозицией обеспечивается взгляд на себя со стороны. К. Мэнсфилд пишет о себе в своем дневнике:

I do not want to write; I want to live. What does she mean by that? It’s hard to say.

Менее всего транспозитивное употребление свойственно местоимению я. Ср., однако:

Велика в прошлом и бесконечна в будущем жизнь моя. Много столетий я не запомнил. Помню лишь, когда ходил закованный и был привязан к тюрьме моей – работе. Это я двести лет тому назад бил и разбивал машины. Это я восстал против недругов моих. Я отдал тогда всю страсть свою этому железному единоборству; я тогда призывал богов на помощь себе и все же в борьбе потерял не одну голову. Я отчаивался тогда и бросался на отточенные резцы машин, крошил их, но и сам бился в тисках металла. Это я сто лет назад залил улицы мировых городов своей кровью и развертывал знамена со словами восстания и мести. Это я же бился потом и терзал свое собственное тело по ту и по эту сторону границ. И теперь  опять я, и уже как будто вновь рожденный, иду в строю (А. Гастев). Цит. по: [10].

При порождении поэтического текста «Я» оказывается центром, определяющим все процессы референции и номинации в поэтическом тексте; более того: с помощью «Я» осуществляется  процесс так называемой «интимной» референции, в котором денотат существует в акте обозначения как часть сознания автора, как существующий с этим автором в более интимном отношении, чем просто называние, и создается тем самым «ранее  не бывшее состояние мира». Полная зависимость процесса актуализации текста от «Я» ведет к тому, что процесс номинации параллельно становится и процессом глубинной, свернутой предикации. Множественность позиций лирического субъекта позволяет обнаружить большое  число взаимоисключающих друг друга (с точки зрения одной позиции) связей. Отсюда возможность коммуникативного перехода от  Я к Ты и далее к ОН или нейтрализации оппозиции «Я-ОН» (например, в стихах Юрия Живаго Пастернака, где лирический герой предстает то как Я, то как Гамлет, то как Иисус, то как св. Георгий [11].

Среди других транспозитивных  функций местоимения мы хорошо известно мы докторского участия (Как мы себя чувствуем?). Ср.:

Пришла палатный врач… Она разговаривала с ним на «мы»: «Ну, как мы себя чувствуем? Давление у нас нормальное, разве чуточку повышено, но ведь нам не двадцать лет? (И. Грекова «Пороги»).

   Как отмечает  М.А. Даниэль [12], прагматическая мотивация этой формы прозрачна: «мы» направлено на создание у больного представления о том, что он и врач принадлежат к одной группе, что повышает эмпатию высказывания. Именно поэтому невозможно «вы докторское» - создание ощущения эмпатии у коллеги не входит в сферу профессиональных навыков врача. Доктор другому доктору о пациенте:

*- Ну, как вы сегодня чувствуете?

А «вы родительское» (наряду с «мы родительским»: родитель о своем ребенке - У нас уже три зуба) вполне возможно:

Родителю о его ребенке, возможно, в отсутствии ребенка:

- Сколько у вас теперь зубов?

Эта возможность обусловлена тем, что множественное число не направлено на достижение специального иллокутивного эффекта: оно подчеркивает только наличие группообразующих отношений.

Ср., как в тексте анекдота мы участия использует сотрудник ГИБДД:

Гаишник останавливает автомобиль, превысивший скорость.

-Так, куда это мы спешим?

Водитель:

-Домой. Мы с друзьями встречали Новый год, я немного задержался, жена волнуется!

-Какой Новый год?! На улице май месяц!

-Ну так поэтому и спешу!

(Комсомольская правда, 4 января 2004 г.).

В переносных употреблениях местоимение «мы» может использоваться не только вместо «я» (транспозиция на основе категории числа); «мы» может обозначать: «ты»; «вы»;  «я + ты»; «я + вы»;  «я + он»;  «я + она»; «я + они».

Т.П. Крестинская [13] отметила у местоимения «мы» особую функцию, которую она обозначила как «мы намекающее». В такой функции мы явно не включает самого говорящего, а намекает на собеседника, как, например, в романе Л. Толстого «Воскресенье»  (в разговоре старого генерала с Нехдюдовым):

Ну,  если б и я и все так, как вы, не служили? Кто же бы остался? Мы вот осуждаем порядки, а сами не хотим помочь правительству.

 Транспозитивное значение здесь «смягчается» за счет использования местоимения, первичной функцией которого является указание на говорящего [14].

Анализируя семантическое и прагматическое содержание личных местоимений первого и второго лица множественного числа, М.А. Даниэль [12] обращает внимание на то, что по своему числовому поведению они не только отличаются от нарицательных  (конкретных) существительных, но и от известных способов передачи ассоциативной множественности. Ср.: «Допустим, что местоименное число аналогично формам ассоциативной множественности. Мы = говорящий и другие, вы = адресат и другие. Но в русском языке «вы» используется только для обозначения таких личных совокупностей, в которые не входит говорящий. Так что этому местоимению должна соответствовать формула «адресат и другие, но не говорящий». Если записывать  местоимение «мы» как «говорящий и другие», а «вы» как «адресат и другие, но не говорящий», местоимения «мы» и «вы» оказываются семантически асимметричными: отношения между «я» и «мы» оказываются не тождественными отношениям между «ты» и «вы». Отсюда  М.А. Даниэль [12] делает вывод  о том, что  личные местоимения вообще не обладают единой количественной характеризацией, так как количественная характеризация в первом и втором лицах семантически разнородна (различается на элемент «но не говорящий», наличествующий во втором, но присутствующий в первом лице).

      Вообще при толковании значений местоимений первого и второго лица множественного числа (семантика которых в общем виде сводится к формуле «я + другие» и «ты + другие») чрезвычайно важно учесть, как контекстные (в широком понимании, с учетом контекста ситуации) факторы предопределяют заполнение референции «другие» в дискурсе.

2-е лицо, использованное вместо 3-го, повышает выразительность и апеллятивность высказывания:

И теперь главный вывод: отвратительно проявили себя «телеаналитики», ведущие и дежурные вещатели так называемых аналитических программ, дармоеды, представляющие многочисленные институты и фонды. Зачем нам эти лощеные, высокооплачиваемые  телеведущие, которые сейчас загорают на курортах , чтобы вернуться в сентябре и начать высасывать темы из пальца или  продолжать обслуживать «партию власти»? Ты примчись срочно с Мальдив, проведи экстренную, умную, публицистичную программу, объясни народу то, чего не могут сообразить и высказать корреспонденты, стоящие на фоне подбитых танков и прячущиеся в подвалах  (Советская Россия, 12 августа 2008 г.).

You feel ill at ease when your friend tells you that his books don’t sell and  that he can’t place his short stories; the managers won’t even read his plays, and when he compares them with some of the stuff that’s put on (here he fixed you with an accusing eye) it really does seem a bit hard. You are embarrassed and you look away. You exaggerate the failures you have had in order that he may realize the life its hardship for you too. You refer to your work in the most disparaging way you can and a trifle taken aback to find that your host’s opinion of it is the same as yours. You speak of the fickleness of the public so that he may comfort himself by thinking that your popularity cannot last (W.S. Maugham The Cakes and Ale)

Местоимение третьего лица еще более синсемантично, чем местоимения первого и второго лица: его значение максимально ситуативно и переменчиво (в связи с тем, что оно не связано с необходимостью выражения идеи лица и может распространяться на предметы). Под влиянием позиционных условий местоимение он способно приобретать все числовые значения, свойственные имени с коррелятивными формами числа (за исключением, естественно, генерического). Ср. случаи, когда  местоимение используется как обобщенно-собирательное:

Слова «я» в их рассказах о войне нет, только «мы»: мы шли, мы бежали… Единственное число употребляется только к противнику: он. И очень много говорится об организации, о руководстве, о порядке, а также о снабжении, о технике, одежде, пище. Почему сначала побеждал он? Потому что у него было больше порядка, техники…(А. Стреляный «В гостях у матери»); Публике было все-таки лучше: она сидела в теплых кожухах (А. Макаренко  «Педагогическая поэма»).

Характерно, что личные местоимения     не используются в родовых (генерических) предложениях, значение которых формируется с использованием  (нередко – имплицитным) кванторов всеобщности (типа все, каждый).

Таким образом, считаем нужным отметить, что традиционная точка зрения, согласно которой функциональное пространство местоимений строго очерчено и инертно, вряд ли соответствует действительности. Местоимения образуют динамичную структуру, элементы которой подвижны и пластичны, способны приобретать в речи все новые функции, обусловленные, однако,  потенциалом  категориального местоименного значения. Многочисленные транспозиции на основе категорий лица и числа указывают на высокую степень функциональной подвижности  этой категории слов.

 

1. Мельчук  И.А.  Курс общей морфологии. Перевод с франц. В.А. Плунгяна. Т. 11. Ч. 2. Москва-Вена: Языки русской культуры, 1998. 543с.

2. Плунгян  В.А.  Общая морфология. Введение в проблематику. Изд. 2-е, исправленное. М.: Едиториал УРСС, 2003. 384с.

3. Николаева  Т.М.  Непарадигматическая лингвистика:  (История «блуждающих» частиц»). М.: Языки славянских культур, 2008. 376с.

4. Балакай А.Г. Словарь русского речевого этикета: ок. 6000 этикетных слов и выражений. 3-е изд., испр. и доп. М.: Астрель: АСТ: Хранитель, 2007. 767с.

5. Бенвенист Э. Общая лингвистика // Под. ред. Ю.С.Степанова. Благовещенский Гуманитарный колледж им. И.И.Бодуэна де Куртене. 1998. 362с.

6. Штелинг Д.А. Семантика грамматических противопоставлений в современном английском языке. Автореф. дис. … докт. филол. наук. М., 1978. 42с.

7. Майтинская  К.Е.  Местоимения в языках разных систем. М.: Наука, 1969. 308с.

8. Гуреев  В.А.  Языковой эгоцентризм в новых парадигмах знания //  Вопросы языкознания, 2004, № 2. С. 57-67.

9. Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М., Языки русской культуры, 1998. С. 398-602.

10. Местоимения в современном русском языке: учебное пособие / А.М. Чепасова, Л.Д. Игнатьева, Ж.З. Мительская и др. 2 изд-е, испр. и доп. М.: Флинта: Наука, 2007. 196с.

11. Фатеева  Н.А. Автокоммуникация как способ развертывания лирического текста // Филологические науки, 1995, № 2. С. 53-63.

12. Даниэль М.А.  Типология ассоциативной множественности. Дис. … канд. филол. наук. М., 2000. 196с.

13. Крестинская  Т.П.  Стилистические функции местоимений  в языке художественной прозы  Л. Толстого. Автореф. дис. … канд. филол. наук, М., 1946. 22с.

14.Архипкина  Г.Д.  Когнитивные основания и антропоцентрические параметры грамматической категории числа. Монография / ГОУ ВПО «Ростовский государственный университет» - Ростов н/Д.: ЗАО «Ростиздат», 2005. 267с.