УДК 812.091
Тхагазитов Ю.М.
Цикл сказаний о Жабаги Казаноко в адыгском и историко-культурном контексте.
Центр социально-политических исследований Кабардино-Балкарского научного центра РАН
Article proposed a methodological approach, combining the dialectic to literary and artistic reality as a holistic perception of the evolution of personal conscience in adygean (North Caucasian culture).
Keywords: folklore, identity, archetype, culture, artistic consciousness.
В статье предложен методологический подход, сочетающий диалектику до художественной и художественной реальности как целостного восприятия эволюции личностного сознания в адыгской (Северокавказской культуре).
Ключевые слова: фольклор, личность, архетип, культура, художественное сознание.
Переосмысление концепта богатыря-нарта, рыцаря, «одинокого всадника» столь масштабно, что усмотреть генерационное родство традиционного героя-одиночки и конкретного человека, дела и слова которого отслеживаются в реальной исторической, социальной, пространственной и даже бытовой среде, можно лишь в самом общем виде – на уровне базовых системно-структурных особенностей персонажа.
Сохранение в художественном мышлении адыгов основных архетипов предыдущих фаз развития фольклора, позволило, например, создать совершенно новые структуры витальной философии в привычные эстетизированные формы традиционных концептов в образе Жабаги Казаноко. Цикл сказаний о нем в нашей системе координат – альтернативный путь становления нового понимания личности и ее статуирования в структуре духовного мира адыгов.
Процесс демифологизации фольклорного героя цикла сказаний о Жабаги может быть представлен в виде насыщения событийной образной семантики реально-историческими, обыденными, бытовыми деталями и мотивами. Герой, точнее – герои цикла – либо действительно существовавшие личности, либо достоверные с точки зрения художественной убедительности персонажи. Однако это видимое проявление более фундаментального процесса выдвижения человека, индивидуума в центр фольклорного мировосприятия, думаю, этот явление можно квалифицировать, как “центростремительный синкретизм”. Насколько этот феномен зависел от состояния общественной среды, насколько был инициирован на фольклорном уровне – вопрос весьма сложный, решение его требует учета целого ряда обстоятельств.
Во-первых, сам интерес к Ж.Казаноко был продиктован неординарностью и исключительностью судьбы этого деятеля, сумевшего поднять свой статус до верхней точки социальной иерархии адыгского народа, имея отправным пунктом позицию эпического ребенка-сироты, ребенка-найденыша. В определенном смысле Ж.Казаноко, персонаж совершенно новой эпохи, известный нам по литературным произведениям Европы эпохи Ренессанса и первичного накопления капитала. Уже это обеспечивает бы ему заметное место в фольклорных текстах адыгов.
Во-вторых – Жабаги Казаноко в переломный момент истории кабардинского народа стал наиболее значимым и масштабным политическим деятелем Кабарды первой половины XVIII века именно в ряду положительно оцениваемых национальным коллективным сознанием личностей.
В третьих – Жабаги Казаноко, как некий культурный архетип, воплощающий в себе осознанную народом необходимость перемен в устройстве общественного бытия, уравнивания сословий, прав и обязанностей в рамках «модернизированного» этнического единства.
И здесь мы должны, констатировать, что хрестоматийная, принятая в советское время, периодизация истории адыгов, не выдерживает серьезной критики. По всей видимости, уже во времена Жабаги Казаноко, наряду с жесткой традиционной организацией сословно-феодального толка в Кабарде сложилась альтернативная система общественных взаимоотношений.
Без каких бы то ни было категорических утверждений, мы, тем не менее, смеем предположить, что в культурном смысле фольклорный статус цикла сказаний, посвященных Жабаги Казаноко, дублировал системы социального позиционирования в реальном обществе Кабарды XVIII века. “Модернизированная” часть коллективного сознания адыгов создавала новое семантическое наполнение образу Жабаги Казаноко, сообразуясь с реальными фактами из жизни этого человека и своими интенциальными демократическими запросами. Таким образом, традиционная составляющая адыгов, состоявшая из дворян и примкнувших к ним простолюдинов – предпочитала облекать индивидуализированные представления человека нового типа в устоявшиеся образные представления и мотивы.
Отказ от эпической семантики и принципов витальности закономерно привел к формированию в культурном, художественном сознании адыгов личностного начала, к новой парадигме его функционирования.