Рейтинг пользователей: / 2
ХудшийЛучший 

Буровский А.М.

ГЛАВНАЯ ПРОБЛЕМА СОВРЕМЕННОСТИ

Или: Разный уровень приемлемости насилия

Санкт-Петербургский университет сервиса и экономики

 

В статье показано, что физическое насилие в разной степени приемлемо в разных цивилизациях. Причина этого проста: кризисы, войны и катастрофы заставляют исключать насилие из бытовой повседневной практики. Общества, прошедшие меньшее число катастроф и кризисов, более склонны к норматизации насилия.

Ключевые слова: прогресс, цивилизация, насилие, изменения, фон насилия, отношение к насилию, допустимость насилия. 

– А знаешь, почему я главный в твоей стране?

– Почему?

– Потому что я храбрый! Я мужчина! Я тебя могу убить, а ты трус, ты меня убить не посмеешь!

 Подлинный разговор чеченца и русского парня, 1998 год

Мифы и факты

Один из самых вредных и опасных мифов нашего времени: представление, что в ХХ веке происходит невиданный всплеск насилия, жестокости и политического экстремизма.  Эта установка и сегодня поддерживается большинством ученых. В этом убеждены и большинство неспециалистов.  Представление об исключительности ХХ века как особого века сверхнасилия стало частью бытовой культуры.

Уже можно уверенно сказать, что это утверждение по факту неверно. Подчеркиваю: по факту, а не в силу какой-то идеологической установки. Введенный А.П. Назаретяном коэффициент кровопролитности (КК) на основе статистики показывает динамику насилия в мире, в разные эпохи и у разных народов. Коэффициент опубликован несколько раз [18; 19].

Согласно этому коэффициенту, ХХ век является не веком сверхубийства, а скорее веком торжествующего гуманизма: никогда шансы дожить до старости не были так реальны, как в наши дни.

Автор настоящего дополнил этот индекс сведениями другого рода: о приемлемости бытового насилия вообще [3]. Это было тем интереснее, что войны и всплески политических репрессий всегда дают лишь незначительную часть жертв насилия. Во все эпохи и у всех народов бытовое насилие уносит намного больше жертв.

С моей подачи индекс приемлемости физического насилия  (ИПФН) начал применяться для сравнительного изучения обществ [2].

Оба показателя, КР и ИПФН важны как конкретизации Закона техно-гуманитарного баланса, введенного А.П. Назаретяном. Согласно этому закону, вооруженность всякого биологического вида и всякого социума неизбежна должна дополняться суммой запретов на применение этого вооружения. В мире животных речь идет о естественном вооружении и инстинктивных запретах, в мире людей – о военно-техническом потенциале и уровне гуманитарной культуры. Но закономерность принципиально одна.

 

Разное действие законов

В данной статье автор стремится развить положения Закона технико-гуманитарного баланса применительно к разным обществам Земли. Дело в том, что техническая вооруженность разных обществ различна. Соответственно, различна и сумма запретов на применение вооружений, и на само совершение акта насилия.

Более того. Каждый «уровень миролюбия» в каждом обществе достигается только тогда, когда общество вырывается на новый технический уровень и начинает применять новые формы насилия.

Можно привести много примеров того, как чудовищны последствия проникновения мощных технологий в общества, не готовые к таким могучим средствам разрушения. Это и истребление стада моржей чукчами, получившими карабины в конце XIX века, и маорийцы, истребившие друг друга полученными от европейцев ружьями. Европейцы, могучие и цивилизованные народы, вели себя ничуть не разумнее. Изобретя гарпунную пушку в 1868 году, они истребили китов в мировом океане, а создав пулеметы и артиллерию, чуть не уничтожили сами себя в Мировых войнах. Масштаб другой, но механизм действует явно тот же самый.

Только ужаснувшись собственным возможностям, общество начинает устанавливать новые нормы насилия и над природой, и над человеком. То есть для данного общества ИПФН резко понижается. Насилие становится в представлении общества менее популярным, более опасным и менее приемлемым. Всплеск КК ведет за собой падение ИПФН.

 Но у разных цивилизаций современной Земли ИПФН разный, потому что они прошли разные исторические испытания. Европейская цивилизация часто обвиняется в невероятной жестокости, - как на примере колониализма, так и на основании пресловутых Мировых войн.

Но в том то и дело, что Мировые войны качественно изменили ИПФН европейской цивилизации.

 

Путь Европы

До Первой мировой войны смешно было и говорить о моральной неприемлемости войны. Война была повседневным, совершенно обыденным событием. За 300 лет правления Романовых Московия, а потом Российская империя воевала в общей сложности 367 лет, а за тысячу лет со времен Рюрика мирными были то ли 267, то ли 289 лет.

У разных авторов получаются разные цифры, но не в них суть. Главное – страна воевала постоянно и очень часто вела две и более войн одновременно. В качестве яркого примера: М. И. Кутузов приехал в армию, действующую против Наполеона, с театра русско-турецкой войны 1811–1813 годов.

Людей порой пытаются убедить в том, что Россия тут составляет некое исключение, что ее история представляет собой отклонение от нормы. Серьезный историк вряд ли согласится с таким утверждением. Во всем мире и во всех обществах война – совершенно обычный способ ведения политики с древнейших времен и до самого последнего времени, от нападения первобытного племени на соседей для похищения охотничьей добычи и пожирания самих соседей и до классического вопроса Вильгельма II, заданного Николаю II в 1898 году: «Против кого будет направлен наш союз?». Оба императора и предположить не могли, что возможен политический союз, ни против кого не направленный.

На множестве примеров можно показать, что с ходом исторического времени войны становятся все менее кровопролитными, а отношение к противнику все более гуманным и регулируется все большим числом ограничений. Здесь прослеживается тенденция ослабления насилия, попытки ввести его в некие рамки. От истребления врагов, включая младенца в люльке, и поедания убитых врагов до традиций «рыцарской войны».

Но и в XIX веке, блаженном ностальгическом веке взлета культуры и всеобщего благолепия, были не только рыцарские войны европейцев с европейцами, но и колониальные войны. Не только награждение Наполеоном и Кутузовым самых храбрых солдат вражеской армии, но и штурм Серингапатама, после которого население города было вырезано практически поголовно.

Был и штурм Анапы русскими войсками, о котором известный писатель А. Бестужев-Марлинский писал брату: «Завладев высотами, мы кинулись в город, ворвались туда через засеки, прошли его насквозь, преследуя бегущих… Но вся добыча, которую я себе позволил, состояла из винограда и турецком молитвеннике: хозяин заплатил за это жизнью» [20, c. 356]. Для нравов же общества характерно, что даже это признание в грязном убийстве не вызвало разочарования в романтическом кумире.

Вообще отношение к акту убийства было совершенно иным еще сравнительно недавно. 2 сентября 1898 года под Обдурманом впервые были применены пулеметы. Британцы спровоцировали атаку суданцев, приверженцев «пророка» Махди; несколько десятков пулеметов били в людей, вооруженных кремневыми ружьями, мечами и копьями, бегущих в рост на врага. За несколько часов было уничтожено около 30 тысяч человек при полном отсутствии потерь со стороны британцев. Это действие нового оружия произвело колоссальное впечатление на современников, сравнимое с впечатлением от действия атомной бомбы.

«Если бы здесь на полу лежал перед вами только один мертвец, с большой дырой в черепе и вдавленной грудной клеткой, вам было бы жутко смотреть на него. В Судане я видел десятки тысяч таких трупов, лежавших на спине, и это не произвело на меня никакого особенного впечатления», – так рассуждает герой Конан-Дойля, многоопытный солдат и путешественник лорд Джон [11. C. 271].

Но применение атомной бомбы в 1945 году вызвало тоску и страх. Применение пулемета в 1898 году – приступ восторга. Трудно передать энтузиазм всего британского общества по поводу применения этого нового оружия. Газеты буквально воспевали пулемет и тех, кто умеет с ним обращаться.

В 1899 году пулеметчики возвращались в Британию. На площади перед вокзалом Чаринг-Кросс толпа английских женщин вытащила пулеметчиков из вагона поезда; их качали на руках, целовали, восторженно называли «героями» и «гордостью нации». С этим они и уехали по домам. Действия британок явно выходят за пределы радости женщин, чьи мужья возвращаются с войны. Очевиден восторг именно по поводу способности совершать массовые убийства.

Примерно в то же время, в 1902 году, американское общество так же ликовало после бойни, устроенной генералом Фанстоном на Филиппинах. Пресса смаковала отвратительные детали массовых убийств из скорострельных винтовок, участников истребления повышали в чинах и славили в средствах массовой информации. Примеры этих славословий приводит Марк Твен в одной из своих статей [23, c. 516–531]. Характерно, что в американское собрание сочинений это произведение («В защиту генерала Фармера») не попало.

Такое поведение невозможно понять, исходя из современных критериев не только политической, но и психической нормы. Очевидно, что люди той эпохи и думали, и чувствовали не так, как наши современники. Кстати, это сама по себе прекрасная иллюстрация глубокой лживости классической пессимистической установки на то, что «человек ни в чем не изменился» и «история ничему не учит».

Чем в большей степени для нас неприятны и даже непонятны приступы восторга прессы, чем менее симпатично поведение британских дам в 1899 году, тем очевиднее: человек очень изменился за последние сто лет, и история очень многому научила. Известно даже, как проходили этапы этого учения.

Но что еще интереснее – идея неприемлемости войны повлекла за собой иное отношение к насилию в целом.

 

Бытовой фон насилия

В 1899 году пулеметчиков несли на руках дамы, жившие в обстановке повседневного политического, военного, бытового, экономического и любого иного насилия. Благополучная англичанка образца 1899 года – это женщина, которую редко секли в детстве и которую любит муж. Неблагополучная – это постоянно поротая в детстве и регулярно избиваемая мужем. Критерий благополучия и неблагополучия тут скорее количественный, чем качественный. А с точки зрения нравов современного общества, даже самые благополучные британские дамы XIX века и социально, и психологически находятся за гранью всего, что мы называем и считаем «нормой».

Это же относится, естественно, и к самим пулеметчикам, их офицерам и вообще всему мужскому населению Британии. Свои детские впечатления от пребывания в пансионе Р. Киплинг оформил в виде рассказа «Ме-е, паршивая овца» [7]. Рассказ этот просто жутко читать. По словам А. Конан-Дойля, в начальной школе он «в возрасте от семи до девяти лет страдал под властью рябого одноглазого мерзавца», который «калечил наши юные жизни» [26. C,  10].

Учебное заведение иезуитов описано в книге Дж. Джойса – явно на автобиографическом материале [6]. В этом заведении у розги была специальная кличка «Толлей». Впрочем, и в бурсе розги называли иносказательно – «майские» [21].

Это – о фоне насилия в семье и в школе, на самой заре жизни, в уютном розовом детстве. Интересно проследить, как менялся этот фон еще до Первой мировой войны. Киплинг, заставляя путешествовать детей начала ХХ века по разным периодам британской истории, сталкивает девочку, родившуюся в 1890-е годы, и умирающую от чахотки девицу, жившую в первой половине XIX века. Непоротая девочка конца XIX века порой с трудом понимает девицу, годящуюся ей в бабушки или в прабабушки, – для той фразы типа «грустный, как двенадцатилетняя девчонка, которую ведут пороть» вполне обычны [10].

А ведь кроме насилия в семье и в учебном заведении есть многообразные формы повседневного насилия, которые трудно классифицировать и учесть. В том числе фон насилия самих подростков по отношению к сверстникам. Драки «стенка на стенку», выяснение отношений путем мордобоя, самые жесткие демонстрации физической силы, презрения к боли, отваги и лихости – обычнейшее дело для подростков и молодежи в обществах прошлого.

В Британии бокс был не только зрелищем, собиравшим громадные аудитории, но повседневным и увлекательным занятием значительной части мужского населения, своего рода философией жизни (как в наши дни – «восточные единоборства», но у гораздо меньшей аудитории). Об этом – тоже немало страниц у Конан-Дойля [12].

Не стоит считать эти забавы совершенно безобидными, чисто спортивными мероприятиями. По крайней мере, современники описывали залитых кровью, покрытых синяками противников, когда побежденный падает навзничь, «обратив к небу обезображенное лицо» [13, C. 405].

То же самое и в России, если не страшнее. «Кулачные бои помню, – писал на закате жизни Василий Суриков. – На Енисее зимой устраивали. И мы, мальчишки, дрались. Уездное и духовное училища были в городе, так между ними антагонизм был постоянный. Мы всегда себе Фермопильское ущелье представляли: спартанцев и персов. Я Леонидом спартанским всегда был» [17. C. 8].

Все замечательно и героично. Только вот были два случая, когда товарищи Сурикова погибали в драке: такие уж это драки были. И такой же эпический, спокойный взгляд художника: «Вижу, лежит он на земле голый. Красивое, мускулистое у него тело было. И рана на голове. Помню, подумал тогда: вот если Дмитрия царевича писать буду – его так напишу».

А после смерти другого товарища по училищу, Петра Чернова, Вася Суриков ходил в морг и там внимательно рассматривал труп: учился рисовать человеческое тело. Вряд ли он был более черствым и жестоким человеком, чем другие жители Красноярска, но, как видите, отношение к смерти подростка, товарища по училищу, у него достаточно спокойное. Одно только хорошо – убили не того, кто в будущем стал великим художником.

О том, что представлял из себя профессиональный бокс у англосаксов в XIX веке, писали многие; сцены гибели боксеров, получения ими самых жестоких травм, совершенно зверских избиений приведены не только у Киплинга и Конан-Дойля, но и у многих классиков, например у Джека Лондона [16].

Пулеметчики, косившие махдистов под Обдурманом, не могли видеть публичные казни – в 1865 году они были отменены… в Британии. В Российской империи «столыпинский галстук» применялся еще и в 1905–1907 годах. Маловероятно, что они могли приходить в лондонскую тюрьму Бридевель, в которой порка заключенных обставлялась как увлекательное зрелище. Места в зале для наказаний заранее покупались и продавались, палачей знали по именам, и высшим шиком было пригласить даму в Бридевиль на пятничную порку и выказать себя завсегдатаем.

Но еще родители и тем более деды «героев» Обдурмана могли приглашать своих дам в тот же Бридевиль, как в театр, и видеть трупы повешенных на перекрестке четырех дорог (их не снимали, пока труп совершенно не разлагался и не начинал падать по частям сам собой).

В Российской империи известные строки: «Здесь били женщину кнутом, / Крестьянку молодую» – А. Некрасов написал в 1856 году. Примерно в те же годы в Красноярске учеников из Уездного училища чуть ли не специально водили на публичные казни. Считалось, что это зрелище воспитывает детей, отбивает охоту к совершению скверных поступков.

В. И. Суриков писал по этому поводу: «А нравы жестокие были. Казни и телесные наказания на площадях публично происходили. Эшафот недалеко от училища был... Вот теперь скажут – воспитание! А ведь это укрепляло. И принималось только то, что хорошо. Меня всегда красота в этом поражала – сила. Черный эшафот, красная рубаха – красота! И преступники так относились: сделал – значит, расплачиваться надо... Смертную казнь я два раза видел. Раз трех мужиков за поджог казнили. Один высокий парень был, вроде Шаляпина, другой старик. Их на телегах в белых рубахах привезли. Женщины лезут, плачут, – родственницы их. Я близко стоял. Дали залп. На рубахах красные пятна появились. Два упали. А парень стоит. Потом и он упал. А потом вдруг вижу, поднимается. Еще дали залп. И опять поднимается. Такой ужас, я вам скажу. Потом один офицер подошел, приставил револьвер, убил его... Жестокая казнь в Сибири была. Совсем XVII век» [17, c. 8].

Современного читателя немало поразит и сцена из раннего романа Киплинга, в которой дети совершенно свободно покупают револьвер и почем зря палят из него непосредственно в черте города: тренируются [8]. Вопрос – к чему же готовятся одиннадцатилетние девочка и мальчик, герои Киплинга? Какова цель этого рода тренировки? Но именно во время этой тренировки главный герой получает травму, которая в дальнейшем будет стоить ему зрения. У А. П. Чехова есть сцена, в которой пятнадцатилетний мальчик стреляется. У него нет проблем с тем, чтобы достать оружие: продается на каждом углу.

Дети, которые выросли в пулеметчиков армии лорда Китченера, не только много раз подвергались насилию, но и сами практиковали насилие. Они наблюдали убийства по суду, смерть на эшафоте и телесные наказания взрослых людей – причем вовсе не тайком. Нет, такого рода зрелища считались важной частью воспитания и заботливо организовывались старшими. Кроме того, дети имели доступ к оружию и имели возможность попрактиковаться в его применении. Фактически их прямо готовили к участию в насилии, в том числе и в самых жестоких формах – в убийствах себе подобных.

 

Насилие в культуре

«Общее число убийств в мире на протяжении столетия ( =
100 лет) условно определяется как сумма трех слагаемых – жертв войн (war victimswv), политических репрессий (repression victimsrv) и бытового насилия (everyday victimsev)», – пишет А. П. Назаретян. Даже для убийств эти «слагаемые» представляются недостаточными. Например, как насчет экономических убийств? Прежде часто вообще не считали убийством, даже формой насилия лишение людей средств к существованию. По крайней мере, если голодная гибель людей не была прямым следствием войны и грабежа.

Скажем, римские чиновники разворовали продовольствие, предназначенное для новых союзников – племени готов. Готы голодали так жестоко, что многие умерли, а другие продавали своих детей в рабство за еду. В результате готы подняли восстание и в 378 году нанесли поражение римским войскам. Сколько именно умерло готов, мы уже никогда не узнаем – разве что будет изобретена «машина времени». Но характерно, что современники, даже осуждая действия римских чиновников как проявление эгоизма, коррупции, нечестности и так далее, вовсе не считали их действия убийством. Сколько римлян погибло от голода и болезней после штурма Рима вестготами во главе с королем Аларихом в 410 году, мы тоже никогда не узнаем.

Впрочем, вот свидетельства более близких к нам времен: в
1848 году в Ирландии умер от голода миллион человек. Столько же выехало в Америку, и сегодня в США живет больше ирландцев, чем в самой Ирландии. Хлеба не было? Он был, вопрос – для кого. Аренда прекраснейшим образом собиралась и в этом году, под крики умиравших людей. Современники не считали позицию помещиков и политику властей насилием, а тем более убийством. Никто не скрывал этих событий, о них открыто писали газеты.

В Индии конца XIX века тоже умирало от голода порядка миллиона человек каждый год – с 1860-х до Первой мировой войны. Порядка пятидесяти миллионов очень тощих трупов мужчин, женщин и детей. Кое-что на эту тему есть и у Киплинга: например, рассказ о маленьком Тобра, который убил свою сестру, потому что «уж лучше умереть, чем голодать» [13,c. 194]. За недостатком улик маленького Тобру «оправдали и отпустили на все четыре стороны. Это было не так уж милосердно, как может показаться, потому что ему некуда было идти, нечего есть и нечем прикрыть свое тело» [13, c. 191].

В Индии не было риса? Был, в Англию вывозился и в Китай. В Шотландии на индусском рисе выкармливали бычков абердинской породы. Говорят, замечательная получалась говядина, очень нежная.

Солдаты Китченера, родившиеся между 1870 и 1880 годами, вполне могли иметь пап и мам – свидетелей голода 1848 году. Они сами могли видеть, как умирают индусы, как трупы вывозят за город, чтобы закопать в общей яме, и так далее. Сердобольные британки вполне могли подать кусок хлеба очередному «маленькому Тобре» за считанные недели или месяцы до сцены на вокзале Чаринг-Кросс.

Впрочем, и в самой Британии 1902 года Джек Лондон наблюдал немало сцен голодной смерти людей: так сказать, из племени строителей империи. Приводить его свидетельства можно долго, и я отсылаю читателя непосредственно к его книге «Люди бездны» [15].

Помимо этих крайних степеней экономического насилия, прямо влекущих за собой смерть людей, можно выделить и насилие государственное: крайне жестокие наказания даже за самые незначительные правонарушение. Австралия, как известно, была первоначально заселена каторжниками. Удивительным образом эти «преступные элементы» быстро и без особых внутренних противоречий создали процветающую колонию, экономически состоятельную и безопасную в той же степени, что и «старая добрая Англия». В XIX веке это нравственное преображение преступников объяснялось самыми фантастическими причинами, в том числе и особым составом воды и воздуха Австралии, которые способствовали «исправлению». В духе Жюля Верна, по словам которого климат Австралии «способствует нравственности», и «злоумышленники, переселенные в эту живительную, оздоровляющую атмосферу, через несколько лет духовно перерождаются… В Австралии все люди делаются лучше» [4, c.313–314].

Но, похоже, есть гораздо более простое и вполне материалистическое объяснение мгновенного «исправления» закоренелых негодяев, сосланных в Австралию: большинство из них вообще никогда не были преступниками. В конце XVIII века 233 статьи законов Британии грозили смертной казнью. Так, наряду с убийством, государственной изменой и похищением наследника престола карались карманное воровство, приставание женщины к мужчинам на улице, выкапывание деревьев в чужом саду, разрушение прудов для рыбы, «преступление законов нравственности», незаконное возвращение из ссылки, утаивание смерти незаконнорожденного ребенка, святотатство и многое другое.

В конце XIX века нравы уже другие, смертная казнь полагалась «всего» по 188 статьям кодекса законов. Но и в 1900 году британец мог получить 20 лет каторги за «незаконный лов рыбы в чужом пруду» или три года за «нарушение святости чужого брака». Причем женщин по этой последней статье еще и наказывали плетьми, а после порки передавали священнику для ведения с ними воспитательных бесед.

Во флот уже не вербовали, подпаивая и похищая деревенских парней, порка девятихвостой плетью перестала быть единственным способом поддержания дисциплины. В 1789 году капитан Блай, герой В. Даниэльсона, считался очень гуманным флотским офицером: за год плавания он «лишь одиннадцать раз назначил телесное наказание, причем общее число ударов составило всего двести двадцать девять» [5, c. 207–208]. Всхлипнув от умиления по поводу гуманности доброго Блая, напомню – пороли взрослых, сильных мужчин, выносивших тяготы кругосветного плавания в очень суровых условиях. Но и в 1902 году моряк, прослуживший более 40 лет и удостоенный трех нашивок за храбрость и ордена Виктории, был приговорен к увольнению со службы без пенсии, лишению всех наград, 50 плетям и двухлетнему заключению в тюрьме [15, c. 446].

Таково государство, посылающее армию лорда Китченера против суданцев. Но ведь и само общество было не лучше. 1899 год – не 1792, общество успело стать несравненно более гуманным. Уже маловероятна сцена, когда преступника снимают с виселицы еще живым, чтобы разорвать на части лошадьми, а толпа сметает ограду, расхватывает эти еще теплые куски тела и рвет их на еще более мелкие – на сувениры. А кабатчик гордится тем, что «раздобыл» голову казненного, чтобы выставить ее в своем кабаке для привлечения публики.

Но и в конце XIX века люди едят и пьют в кабаках возле тюрьмы. В тот момент, когда над тюрьмой поднимают черный флаг – знак, что кого-то повесили, «добрый народ старой доброй Англии» разражается восторженными воплями, поднимает бокалы с пивом, поет национальный гимн «Боже, храни короля» и вообще чрезвычайно веселится.

Общество Британии тех лет разделено практически непреодолимыми сословными перегородками и поразительно черство и жестоко к своим членам – особенно к рядовым. Достаточно взять в руки томик Дж. Голсуорси, чтобы почувствовать, до какой степени простолюдины согнуты в покорности «джентльменам». Избиение жен и детей в нем – бытовая норма, а любимое развлечение джентльменов – травля собаками лисиц или выдр. При этом убивать животное считается «неспортивным» – надо, чтобы собаки его затравили и загрызли. Или вот еще очень спортивное развлечение – травля бульдогами привязанных к изгородям быков.

Люди, торжествующие по поводу эффективности пулемета, жили в таком интенсивном поле жестокости и насилия, которое современному европейцу, по прошествии всего ста лет, трудно себе даже вообразить. В этом поле на ребенка с самого раннего возраста обрушивается не прикрытое ничем, торжествующее насилие. А вокруг, в мире, в котором он живет, жестоки все: государство, общество, семья, сам экономический строй. Причем насилие и жестокость никто и не думает скрывать.

 

Насилие напоказ

В западной культуре ХХ века, после Первой мировой войны, насилие начали «прятать», – его не рекламировали и не демонстрировали. Последние примеры открытой демонстрации насилия, по крайней мере в европейской стране, дала, как ни печально, Россия: в 1920-е годы большевики открыто провозгласили «диктатуру пролетариата» и печатали в газетах списки казненных заложников.

Нацисты в 1939–1945 годах публично вешали людей – неграждан третьего рейха и «неарийцев». А в СССР так же публично вешали до 1947 года.

Но даже геноцид армян в Турции 1914–1915 годов скрывался. Правительство младотурков очень не хотело, чтобы мировая общественность знала об этих убийствах. Не их «вина», что армянская диаспора во всем мире получила доказательство этих преступлений и широко обнародовала их.

Коммунисты изо всех сил пытались скрыть рукотворный голод 1929–1933 годов (это одна из причин, по которым число жертв этого преступления очень трудно подсчитать). Еще большей тайной окутаны расстрелы в Катыни. Общее число убитых и по сей день не известно.

Нацисты прилагали колоссальные усилия, чтобы скрыть масштаб совершенных ими массовых убийств. Именно по этой причине число истребленных в Бабьем яру называют от 20 до 40 тысяч жертв – точные цифры неизвестны, статистика не велась. Скрываются и масштабы экономического насилия, особенно когда оно продиктовано политическими соображениями.

В культуре XIX века насилие не прятали. В газетах вполне возможны были описания типа следующего: «Мы штурмом взяли высоту и попрыгали в окопы. Буры поняли, что им не уйти. Они побросали ружья, упали на колени, подняли руки вверх и взмолились о пощаде. Тут-то мы им и показали пощаду – длинной ложкой!1» (24, c.183). То есть еще во время англо-бурской войны 1899–1902 годов никто не отрицал насилия и жестокости, совершенных СВОИМИ. Жестокость никто не пытался переложить на ЧУЖИХ, на «них» – как «их» отвратительное свойство.

Правда, в литературе XIX века и апологетики бытового насилия немного. Так, очень спокойное упоминание самого факта, как чего-то совершенно обыденного и нормального.

Человек, лежащий за пулеметом под Обдурманом в августе
1898 года, врывался в туркменские крепости в 1900 в составе русской армии, день-ночь, день-ночь, шел по Африке, все по той же Африке (Средней Азии, Китаю, Бирме… нужное вставить), – этот человек, родившийся между 1860 и 1880 годами, жил в поле не только реального насилия, жертвой которого неоднократно и сам становился. Но и в поле виртуального насилия, о котором постоянно говорила пресса, литература, после появления кино – и кинофильмы. Причем говорила не как о чем-то уродливом и неприятном, а как о повседневной норме.

 

 

Главная проблема современности

Первая мировая война породила в Британии не только поколение «рассерженных молодых людей». «Половина моих соучеников школьных и университетских лет не вернулись с полей этой войны», – писал А. Тойнби (25, c.343). Цена победы для союзников оказалась такой чудовищной, что в огне Первой мировой напрочь сгорела идея благодетельной войны, способа приобрести больше, чем потерять. Эти изменения в общественной психологи хорошо объясняют, почему британские и французские политики в 1930-е годы «умиротворяли агрессора» вместо того, чтобы противопоставить Гитлеру жесткое ответное давление, встречное поигрывание мускулами.

Ровно через сорок лет после Обдурмана, в 1938 году, премьер-министр Британии Н. Чемберлен спускается по трапу самолета, размахивая текстом Мюнхенского соглашения. «Англичане! – кричал премьер-министр. – Я привез вам мир!» На самом деле он, скорее, привез войну, но сейчас важно другое – политику «невмешательства» поддерживает большая часть британского общества.

А большая часть немецкого общества поддерживает агрессивную политику нацистов – ведь в Германии сохранилась идея войны как события разумного политически, выгодного экономически, приемлемого морально. Противоположные настроения стали определяющими в Германии только после Второй мировой войны.

В России они до сих пор не стали определяющей формой общественного сознания. Тем более война не перестала быть морально приемлемой для большинства населения в странах Востока, за исключением, может быть, Японии (которая в Мировых войнах активно участвовала).

Современный мир очень часто становится ареной подписания разного рода «мюнхенских сговоров» между самоуверенными агрессорами и сдержанными цивилизованными людьми, которые глубоко сомневаются в осмысленности ведения даже самых успешных военных действий.

По моему убеждению, главная проблема современности состоит в том, что в поле решения политических проблем сталкиваются люди разных эпох. С разным характером техно-гуманитарного баланса и разным уровнем ИПФН.

Современный мусульманский мир не прошел той школы жестокости, который прошел христианский, западный мир. Если бы суннитские государства воевали с шиитскими и это повлекло бы за собой гибель десятков миллионов человек, это было бы аналогов Первой мировой войны. Если бы после этого ваххабиты воевали со сторонниками Кемаля Ататюрка, и они вместе – с иранским правительством Реза Пехлеви, это было бы аналогов Второй мировой войны. Но мусульманский мир не получил такого урока. 

Можно показать на многих примерах, что современный мусульманский мир по уровню и бытовой жестокости и политического экстремизма – это XIX век Европы. К сожалению, все описанное Е. Чудиновой в «Мечети парижской богоматери» [27] – не выдумка. Авторесса ведь откровенно опирается на реальные факты событий в Беслане и в других местах.

Индусская и буддистская цивилизации в Европе (по крайней мере в России) считаются воплощением «ненасильственной» и «экологосообразной» цивилизации. Но стоит проанализировать даже открытые источники, и мы находим многочисленные свидетельства самых чудовищных актов насилия, жестокости, убийств, включая человеческие жертвоприношения [14]. Впрочем, события 1947 года, когда индуистами было истреблено до миллиона мусульман, широко известны.   

 

Литература:

1.Бертрам, Д. Г. 1992. История розги. Т. 2. М.: Просвет.

2.Благонадеждина, Л.В., Буровский, А.М., Зенько А.А. 2008. Индекс приемлемости физического насилия (ИПФН) \\ Историческая психология и социология истории. 2008. № 1.

3. Буровский, А.М. 2008. Бытовой фон насилия. Литературные размышления историка. \\ Историческая психология и социология истории. 2008. № 1.

4. Верн, Ж. 1995. Дети капитана Гранта. В: Верн, Ж., Собрание сочинений: в 12 т. Т. 3. М.: Госхудлитиздат.

5. Даниэльсон, Б. 1966. На «Баунти» в южные моря. М.: Наука.

6. Джойс, Дж. 1963. Портрет художника в юные годы. М.: Худлит-издат.

7. Киплинг, Р. 1991а. Ме-е, паршивая овца. В: Киплинг, Р., Отважные капитаны. М.: Дет. лит-ра.

8. Киплинг, Р. 1991б. Свет погас. М.: Раритет.

9. Киплинг, Р. 1991в. Маленький Тобра. В: Киплинг, Р., Отважные капитаны. М.: Дет. лит-ра.

10. Киплинг Р. 1992. Подарки фей. М.: Раритет.

11. Конан-Дойл, А. 1956. Отравленный пояс. В: Конан-Дойл, А., Затерянный мир. Киев: Молодь.

12. Конан-Дойл А. 1966а. Родни Стоун. В: Конан-Дойль, А., Собрание сочинений: в 8 т. Т. 6. М.: Правда.

13. Конан-Дойл, А. 1966б. Хозяин Фолкенбриджа. В: Конан-Дойль, А., Собрание сочинений: в 8 т. Т. 6. М.: Правда.

14. Кураев, А.В. 2008. Дары и анафемы. Что христианство принесло в мир? М:  Никея.

15. Лондон, Д. 1954. Люди бездны. В: Лондон, Д., Собрание сочинений: в 8 т. Т. 2. М.: Худлитиздат.

16. Лондон, Д. 1976. Кусок мяса. В: Лондон, Д., Собрание сочинений: в 13 т. Т. 8. М.: Правда.

17. Машковцев, Н. Г. 1994. Суриков В. И. М.: Искусство.

18. Назаретян, А.П. 2004. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории (Синергетика – психология – прогнозирование).  Пособие для вузов. Издание второе, переработанное и дополненное. М.

19. Назаретян А.П. 2008. Насилие и ненасилие в исторической ретроспективе \\ Историческая психология и социология истории. 2008. № 1.

20. Осповат, А. Л. 1988. Несколько слов об Александре Бестужеве. В: Бестужев (Марлинский), А. А., Ночь на корабле. Повести и рассказы. М.: Худлит.

21. Помяловский, Н. Г. 1962. Очерки бурсы. М.: Детгиз.

22. Твен, М. 1960. Янки из Коннектикута при дворе короля Артура. В: Твен, М., Собрание сочинений: в 12 т. Т. 6. М.: Госхудлитиздат.

23. Твен М. 1961а. В защиту генерала Фармера. В: Твен, М., собрание сочинений в 12 т. Т. 11. М.: Госхудлитиздат.

24. Твен М. 1961б. Человеку, Ходящему во Тьме. В: Твен, М., собрание сочинений в 12 т. Т. 11. М.: Госхудлитиздат.

25. Тойнби, А. 1995. Пережитое. В: Тойнби, А., Цивилизация перед судом истории. М. – СПб.: Прогресс.

26. Урнов, М. 1991. Артур Конан-Дойл. В: Конан-Дойл, А., Собрание сочинений: в 8 т. Т. 1. М.: Раритет.

27. Чудинова, Е.М. 2006. Мечеть парижской богоматери. М.: Яуза.



1 Длинная ложка – жаргонное наименование винтовочного штыка.